Монах разложил руки, словно желая продемонстрировать, что такое крест.
— Так мы его и нашли.
— Он жаловался на здоровье? У него что-то болело?
— Михал? Нет. Он никогда не уставал. Работал допоздна. Вечно сидел по ночам. Утром в его келье обнаружили разбросанные бумаги, перевернутый стакан с чаем, а он лежал в часовне. Ну совершенно, как если бы сорвался, перекинул стул и побежал молиться, даже двери не закрыл. Странно… — Все это он произносил себе под нос каким-то конфиденциальным шепотом. К нам напротив вышел другой монах, несущий под мышкой стопку картонных папок. Мой проводник замолк на мгновение и подождал, пока тот не исчезнет за поворотом коридора, пока не затихнет эхо его шагов. — Ведь даже неизвестно, от чего он умер, — прошептал монах. — Его даже не обследовали. Никого не вызывали. Ни полицию, ни скорую помощь. Только нашего врача, чтобы выставить свидетельство о смерти.
— А брат может показать мне его келью?
Тот даже остановился.
— Настоятель не разрешит. Да и там, наверное, закрыто.
— Поймите меня, святой брат. Это был мой приятель. Мне бы хотелось попрощаться…
— А вы знаете, чем он занимался? Чем все мы занимаемся? — неуверенно спросил парень, закусывая губы, как будто бы обязательно хотел что-то сообщить, но не знал — а разрешено ли ему. Я так это воспринял. Ведь он же не спрашивал, знаю ли я, что такое монастырь.
Дело в том, что я никаких подробностей не знал. Именно то, что Михал никогда не сообщил мне ничего конкретного, уже было подозрительным. Это, а еще все его таинственные поездки, бронированный несессер с ручкой, приспособленной для пристегивания наручников, камера перед калиткой и пуленепробиваемая дверь. Я поглядел проводнику прямо в глаза.
— Он был историком. Архивистом. — Промах. И тут мне вспомнилось, что он бросил нехотя, когда я выпытывал, чем он занимается. Похоже, я пытался внушить ему, что он дармоед. — Он искал… правды.
Монах резко остановился, словно его ударили. Он сделал жест ладонью, словно бы хотел приложить палец ко рту, и повел глазами, указывая ними на стены и потолок.
— У вас есть две минуты, — прошептал он. — А я ничего не видел. Сюда…
Не знаю. Чего я ожидал? Белизна стен, темное дерево мебели. Подвальный, бочкообразный потолок, койка, письменный стол, вешалка, скамеечка для коленопреклонений, распятие. Помещение столь же безличное, как и комната в общежитии. Пахло мебельной политурой и тяжелым ароматом ладана.
— Мы окурили келью, — пояснил молодой. — Кто-то мне говорил, что проводили экзорцизмы, сразу же, когда он скончался. Две минуты, — прибавил он. — Я подожду в коридоре.
Я даже не мог быть уверен, и вправду ли это келья Михала. Всегда это он приезжал ко мне, или же мы встречались в городе. Я даже не знал, почему этот монах меня впустил. Мне казалось, будто бы он чего-то боится. Непонятно, откуда такое впечатление. Что-то здесь было не в порядке.
Я уселся на застланной серым одеялом койке и осмотрелся, выискивая следы Михала, но помещение было как выметенное. С письменного стола исчез перекинутый стакан, кто-то собрал разбросанные бумаги. Прошло две недели. Здесь были родственники — отец и сестра Михала. Они забрали то, что могло бы иметь для них какую-то ценность: я знаю, фотографии, документы, письма, наручные часы. Остальными личными вещами занялись монахи. Они упаковали все в картонный ящик и сдали на макулатуру или вообще выбросили. Одежду и другие мелочи — тоже. Даже постель исчезла. Предположительно, келья должна была послужить новому хозяину, но пока что стояла пустая. То ли им не хватало рекрутов, либо не было желающих на комнату после покойника?
Все выглядело так, словно бы обитатель выехал; или его вообще никогда не существовало. Снова я почувствовал болезненную судорогу в глазницах и в горле. Я стиснул челюсти.
— Нет, я не позволю тебе исчезнуть просто так, — шепнул я.
Зажал пальцами основание носа.