Часть 2
…Луна стояла над горизонтом вплоть до восхода солнца, и он, ворочаясь на циновках, так и не смог заснуть, и слушал доносящиеся с холмов голоса и смех влюбленных парочек.
Но вот на коричневые крыши хижин лег рассвет, и под пальмами началась повседневная жизнь. Ему нездоровилось: рубашка за недолгую тропическую ночь намокла от пота, лоб покрывала испарина. Он тяжело поднялся, выпил воды, и вышел наружу, ступая босыми ногами по галечному полу.
Полусонные туземцы, по одному или группками, брели к берегу, чтобы освежить заспанные лица морской водой. Женщины несли к дальнему ручью кипы белья, молодёжь собиралась вглубь острова на огороды. Отчаянно хрюкая, пронеслась мимо чёрная тощая свинья, за ней, улюлюкая, – несколько бездельников. Полуодетые молодухи с младенцами на бёдрах перекликались с товарками. Где-то застучал топор. В очагах тлели пальмовые листья: чуть позже проворные руки хозяек подбросят дровишек, забулькают глиняные горшки на закопчённых камнях, и по деревне поплывёт запах нехитрых кушаний.
Он опустился на землю, прислонившись спиной к стене. Пустые глазницы черепов, подвешенных над входом, – предки и после смерти несли службу, отгоняя злых духов, – равнодушно взирали на белого. Его тёмные, давно не стриженные волосы слиплись от пота, а въевшийся в кожу загар не мог скрыть болезненной бледности… Так он просидел до полудня. Возвращались с рифов рыбаки, женщины несли в корзинах рыбу. Голоса становились тише, постепенно затихая вовсе, – зной набирал силу, и жизнь замирала до вечера. Все живое искало убежища в тени, и он тоже решился подняться и уйти внутрь, когда на дороге показался бегущий мальчишка. Физиономия мальца была преисполнена осознанием собственной значимости, а в руке он сжимал клочок бумаги.
Измятая, захватанная множеством потных ладоней, бумажка оказалась телеграммой на имя Джема Александера. На его имя… Он несколько раз перечитал текст в прохладной полутьме тростниковой хижины, вот уже два месяца служившей ему домом. "Дядя умер…" – понял он, когда закорючки сложились в буквы, буквы – в слова, и слова эти обрели смысл.
Из-за москитной сетки нетерпеливо заглядывал юный гонец. Он протянул мальчишке пару сигарет в качестве комиссионных, но тот всё не уходил, сгорая от любопытства. Не обращая на него внимания, белый опустился на складной парусиновый стул, – рука сама собой привычно нашарила бутылку. Жадный глоток не принес облегчения: паршиво пить в такую жару… Неожиданное известие не опечалило, скорее, принесло некоторую растерянность: хотя умерший и был единственным родным ему человеком, особой привязанности к друг другу они не испытывали. Но всё же, чужая смерть – не бог весть какая приятная новость… Рассеянно ковыряя большими пальцами ног гальку на полу, он ещё раз перечитал телеграмму. Вдруг всплыла мысль совершенно неприличная, но вполне уместная: а ведь покойничек был богат… Но даже это соображение не смогло вывести его из состояния оцепенения.
***
Вечер принес прохладу и некоторое облегчение. Александер прикинул дальнейшую цепочку действий: собрать и упаковать аппаратуру и нехитрые пожитки, добраться до парома, потом – пароходом до большой земли, затем – самолёт, и дней через пять он будет дома. На погребальную церемонию он не успеет – штамп телеграммы был недельной давности, но дела свои здесь он почти закончил, а что осталось… Хватит с него экзотики, к черту!.. Устал.
Весть об его отъезде мгновенно распространилась по селению, и вместе с первыми большими звёздами в проеме входа появился матаи. Немногочисленная свита его осталась снаружи, усевшись на корточках у входа.
– Твоя уехать? – осведомился вождь, нестарый еще мужчина; его шею и оттянутые мочки ушей украшали сложные сооружения из раковин, палочек и собачьих зубов. Получив утвердительный ответ вместе со стаканчиком виски, он с достоинством кивнул, и, оглядев гору чемоданов и коробок, добавил:
– Моя прислать утром сильный люди… – он растопырил четыре пальца жилистой корявой руки. – Хватит? – и помахал пальцами перед носом белого.
– Хватит, – заверил тот, отчего-то вдруг успокаиваясь.
Они посидели, помолчали.
– Твой дядя – большой человек?
– Да, пожалуй…
– Много свиней? – живо заинтересовался матаи.
– Много! – невольно улыбнулся собеседник.
На песчаной площадке перед входом поднялся лёгкий шум. Он выглянул наружу: опять эта старуха! Высохшая, словно тень,– безобразные рыхлые складки кожи на шее, вислые морщинистые груди, бритая голова, – она казалась живым воплощением зла, как это может представить себе европеец. Она присела на корточки у костра, и что-то забормотала, неодобрительно поглядывая на белого.
– Что она говорит? – поморщился он.
ebooksa