– Вы не одобряете ее профессии?
– Я этого не говорил.
– Вы что, из этих, из религиозных, или вроде того?
– Нет, я только…
– Потому что, если вы из этих, я лучше сразу скажу вам, что я не из них и что я терпеть не могу, когда кто-то осуждает мою работу.
– Вовсе я не религиозен. Я… э…
– И меня тошнит от придурков, которые… которые… – Она с видимым усилием замолчала. – Извините. Обычно я держу себя в руках. Нет, правда, меня тошнит от людей, которые говорят мне, как губительна для меня моя работа. Как она разлагает мне душу. Что я должна бросить ее и посвятить свою жизнь Господу.
– Вы, скорее всего, мне не поверите, – осторожно произнес я, – но я очень хорошо понимаю, что вы имеете в виду.
– Вы правы, – кивнула она. – Я вам не верю.
На поясе у нее зачирикал мобильник, она отстегнула его и поднесла к уху:
– Да? – Она помолчала секунду. – Нет. Нет, лапочка. Мамочка ведь сказала тебе, уходя. Если Грейси говорит, что можно только одно печеньице, значит получишь только одно. Пока мамочка не вернется с работы, она главная. – Эмма послушала еще немного и вздохнула. – Знаю, лапочка. Мне очень жаль. Я скоро приеду. Идет? Я тебя тоже люблю, лапочка. Целую. Пока.
– Ребенок? – спросил я.
Она едва заметно улыбнулась мне, пристегивая телефон обратно на пояс:
– Двое. С ними сейчас бабушка.
Я невольно нахмурился:
– Ух ты… Как-то никогда не представлял себе… гм… актрисы с детьми.
– Нас таких мало, – сказала она.
– А что… гм… их отец одобряет вашу работу?
Взгляд ее полыхнул горячим огнем.
– Он с ними не общается. И со мной.