Камуфлет

Там, в глубине бездонной шахты, что-то происходило. Из бездны доносились странные, немыслимые в центре Москвы звуки. Нарастающий рокот, могучий удар, долгая тишина, и через мгновение снова гул. Громче и громче, и опять удар огромной жидкой массы в стену шахты. Снова тишина, потом повторяется, и всё ближе и ближе. И запах. Древний как мир запах истинной, не городской жизни. Наконец показались из бездны пенистые гребни самых высоких волн.

Да это же ОКЕАН! Не море, а именно Океан — опять же с прописной.

Океан оказался болен. Вдох — пауза — резкий выдох. Дыхание жёсткое. Волнам не хватало пространства для мягкого сброса тяжёлой энергии на берег, они всё с большей силой обрушивались на стену Провала.

Так и есть! Океан повышался, медленно, но неукротимо. Судя по всему, уровень сравняется с поверхностью через полчаса. А ещё через час вся Москва скроется под водой. И не только столица.

Медлить нельзя. По лестнице спускаться — слишком долго. А если вот так? Я встал на край — и заскользил вниз. Пятками по ступенькам, неудержимо и плавно, как бывает лишь во сне.

Через минуту я очутился внизу, на берегу Лубянки. Мрачная жидкость колыхалась в шахте, рёв прибоя бил в уши, солёные брызги тут же пропитали одежду. Шагнул вперёд — но правое колено пронзила боль; вцепилась бульдожьей хваткой, не отпуская ни на секунду. Эх, трость бы какую или костыль…

— Лю-у-уди! — беззвучно закричал я на всю Лубянку. — Дайте, ну дайте же опору! Я зде-есь!

Откликнулся сержант-гаишник, пузанчик в серой униформе. Поднявшись с земли, он непрерывно, как заводной, делал под козырёк.

Я достал бумажник с рублями и баксами — любимыми двадцатками с президентом Джексоном:

— Скорей, скорей, вся сдача твоя.

Но коротыш купюры не взял, рука его так и дёргалась к фуражке. Гаишник — и не берёт? Чёрная фантастика.

Но вот жвачное заинтересовалось. А, братец, похоже, ты просто очумел от звукового удара. А зелень-то любишь, по ручонкам вижу — любишь. И что ты мне суёшь? Проку-то мне от палки твоей полосатой. Точно, блин, очумел.

А что же мой спецназовец? Тот, из «Антикиллера»? Презрительно улыбаясь, он подошёл к нам — и мигом ухватил жезл. Вернулся на место, в другой руке у него оказался нож. Я узнал бы его из тысячи: финка Белого. Та самая.

Чёрный спецназовец срезал кусок от полосатой палки. Надо же, я-то полагал, что гаишные жезлы — резиновые, двойного назначения. Оказалось, дерево. Стружка падала на асфальт, спецназовец изредка поглядывал в мою сторону. Нехорошо поглядывал. Значит, не обошлось.

Отбросив исструганный остаток, гоблин развернулся ко мне. Финку он держал как надо: рука вперёд, лезвие прямо и чуть вверх.

Следите за его бёдрами, — вспомнилось из другой жизни. Его бёдра начали разворот, то самое начало разгона. Спецназовец не торопился, утрируя вращающее движение, повторяя многократно, как делал Белый. Но теперь это был не Белый. Чёрный человек. Живой механизм смерти.

Какая же я лёгкая добыча! Почти обезноженный, идеальная мишень. Господи, но я же совсем не готов! Семья не знает, и… «Сошейте мне бронежилет», — всплыли в памяти смешные слова маленького сына.

Вижу, как, сидя на железной скамейке, хватаюсь за грудь, бессильным мешком валюсь на землю; люди проходят мимо, мимо; развелось этих бомжей, скоро в Мавзолее ночлежку устроят; да нет, одет вроде прилично; значит алкаш, небось раньше такого в Москве не допускали; щупают пульс — пусто; вызывают «Скорую»; моё бездыханное тело увозят; всё ясно: инфаркт; неясно другое: отличная кардиограмма за неделю до этого.

Взглянул исполнителю в глаза: давай уже, хватит кошек-мышек. Чёрное тело, закрутившись до упора, взвилось, как распрямившаяся тугая пружина; раздался страшный, резкий крик: …и — й — Я!!! - крик перешёл в свист — и через секунду звон разбитого стекла со стороны Провала.

Я… я живой.