Егор повесил хомут на деревянную спицу под навесом, туда же поставил дугу, буркнул неохотно:
— Зайду, зайду. Не студись, Платонида, ишь поземка вьет…
Платонида поджала губы, сделала умильно-кроткое лицо.
— Мы привычные, божьи ветерочки нам не страшны, берегут андели-хранители от стужи и от нужи…
Егору не хотелось идти к Платонидиному зятю Ефиму Марковичу, не лежало у него сердце к этому тихому и смиренному дальнему родственнику, да как не зайдешь, если зовет, дело соседское. В Платонидиной избе Егора обдало кислым духом с примесью запаха перегорелого лампадного масла. Перед божницей теплилась лампадка. Егор положил шапку на брус полатей. Платонида отметила: не перекрестился.
— Садись на лавку, к столу поближе, задвигайся-ко, гостем будешь…
Ефим Маркович отодвинул от стены стол с широкой, цветасто размалеванной столешницей, поставил на ее средину ендову, до краев наполненную пенным пивом. Платонида принесла две медные стопки, изукрашенные финифтью, такие объемистые, что в каждую войдет по доброму ковшу. На деревянную тарель водрузила рыбный пирог со срезанной верхней коркой. Жирный бок запеченной в пироге палтусины поблескивал столь аппетитно, что Егор отвел глаза. Ефим Маркович разлил по стопкам пиво, причмокнул, глянув на Егора глазами, белыми, как молоко.
— Принимай-ко, благословясь. С дороги-то не худо попробовать Платонидиного пивишка.
Черное, как сусло, пиво шипело, и пенные колпаки, будто шапки набекрень, нависли над краями стопок.
— Принимай-ко…
Осушив стопку, Егор закусил пирожной корочкой, румяной, похрустывающей на зубах, пропитанной рыбьей солоноватостью. Платонида принялась его потчевать.
— Ешь рыбу-то, рыбу ешь, наплевай на корку…
Домашнее пиво забористое, после двух стопок у Егора уже слегка закружилась голова. Он подналег на палтусину, слушая краем уха Платонидино воркование, а сам думал: «С чего разугощалась старая божья коровка?»
Ефим Маркович заводил разговор исподволь, сперва расспрашивал о лесозаготовках: велики ли там заработки, чем отоваривают и как это люди уживаются в барачной тесноте. Потом дошел до дела.
— Я хочу, Егор Павлович, к старому ремеслу вернуться. У меня в роду все кожевники. И дед и отец всю жизнь кожи делали. Меня тоже немножко научили. По нынешним временам этот промысел должен быть доходным. Кто ныне кожи-то выделывает? У мужиков ни на сапоги, ни на сбрую лоскутка нет. А как мужику без кожи в хозяйстве?
Он набрал задубелыми пальцами щепотку палтусины, отправил в рот, прожевал основательно, запил пивом.
— Так вот, заведу хоть небольшую кадушку, буду мужикам кожи выделывать. Как думаешь, понесут?
Он уставился на Бережного не мигая. Егор подумал: «Из простокваши у него, что ли, гляделки-то?» Под этим белесым взглядом он чувствовал себя почему-то неловко, ответил, чтобы только не молчать:
— Понесут, надо быть… Чего не нести…
— Я тоже так думаю, — подхватил Ефим Маркович, — не обязательно все в поставки отдавать, немножко-то можно и утаить. Свой товар будет — и на сапоги сгодится, и уледи[9] к лету смастеришь, а то можно и пиджак хромовый огоревать. Чем мужик хуже комиссара? И он в кожанке ходить умеет…
ebooksa