Осенний виноградник — одно из самых роскошных и пышных зрелищ на свете: налитые полные гроздья, как груди кормящей матери; листья, что прикрывают их от солнца; чувство изобилия; древний запах зрелости... Лозы так хороши, что захватывает дух.
Если вы этого не замечаете, а видите только чью-то прибыль или представляете, как через месяц здесь будут догнивать упавшие виноградины, — значит у вас серьезные проблемы с головой и надо лечиться. Хотя бы для того, чтобы увидеть: гроздья почти светятся, чуть припорошенные пылью, как легким инеем или сахарной пудрой.
Я записала все это и снова набрала номер. Он опять был занят. Стоило положить трубку, как позвонил один мой друг и начал рассказывать о свежей катастрофе в его личной жизни.
— Нет-нет, — перебила я. — Давай-ка лучше поговорим о винограде.
Я прочла другу то, что написала.
— Да, — согласился он. — Гроздья — это здорово. Они правда так и светятся. Наверное, мать-природа хочет, чтобы животные прониклись красотой, сожрали виноград, и потом везде какали косточками, и винограда стало бы еще больше.
Мне это ужасно понравилось, и я записала его речь на карточку. Правда, карточка долго лежала без дела; но вот я ею и воспользовалась!
Наконец я дозвонилась до секретарши и задала ей свой вопрос. Она сказала, что сама всегда называет эту штуку «проволочной фигней». И соединила меня с древним-предревним монахом.
По крайней мере голос в трубке был слабый, прерывистый, одышливый. Так мог бы говорить Ной после быстрой прогулки.
Дедуля ужасно обрадовался, что я позвонила. Он сам мне так сказал, и слышно было, что это правда. Как будто он зажился на свете так долго именно затем, чтобы дождаться звонка, ответить на мой вопрос, повесить трубку, блаженно улыбнуться и испустить дух.
— А-а, — сказал он, когда я объяснила, что мне надо. — Это называется оплетка. Проволочная оплетка.
Какой богатый улов! Теперь у меня было описание виноградника, которое могло пригодиться в будущем; я осознала, как тонко мать-природа обстряпывает свои дела, и написала, что герой раскрутил проволочную оплетку и откупорил шампанское!
Я уже и не упомню, сколько человек подошли ко мне за эти десять лет после выхода книжки и сказали, что были очень рады узнать, как на самом деле называется «вон та проволочная фигня». Ладно-ладно, упомню: всего трое. Но ведь это три человека, которые выяснили то, что им давно было интересно. Ну хорошо, два человека и моя мама. Мама, конечно, тоже человек. Но всякий раз, когда я приношу ей авторский экземпляр новой книги, она замолкает и смотрит на меня мокрыми глазами. У нее на лице написано: «Это ты сама сделала? Вот умница!» — будто я показываю отпечаток моей ладошки на глине. Что ж, в каком-то смысле так и есть.
Групповая терапия
Наше ремесло прежде всего состоит в том, чтобы каждый день садиться и писать, а еще — завести привычку впитывать все, что попадает в поле зрения, воспринимать жизнь как сырье, зерно для жерновов. Это очень успокаивающая привычка — как грызть ногти. Вместо того чтобы бояться жизни, ты отстраняешься, наблюдаешь и переосмысляешь творчески. Вместо того чтобы испугаться хулиганов в метро, ты подмечаешь детали их одежды, особенности речи и поведения. Может, ты и не дойдешь до стадии, когда, видя нацеленный на тебя пистолет, начинаешь думать: «Так вот как выглядит дуло вблизи!» Но все же ты впитываешь окружающее как губка, без дымовой завесы взрослых представлений.
Ты бесконечно пишешь, перечитываешь, правишь себя, пробуешь сюжетные ходы и меняешь концовки — но вот настает момент, когда нужна отдача. Нужно, чтобы тебя прочли. Нужно опробовать текст на других людях. Узнать их мнение. Человек — животное социальное; мы должны общаться с другими представителями своего вида, а писатель подолгу сидит в своей норе наедине с текстом.
Но ведь так важно знать, интересно ли твое слово кому-то, кроме тебя. Художник, месяц писавший картину, не станет прятать ее в темном углу. Он повесит ее там, где увидят люди. Так что стоит иногда выбираться на писательские семинары или симпозиумы.
Как правило, начинающий автор не знает, чего ожидать от семинара или мастер-класса по художественному письму. Кто-то хочет просто научиться писать, кто-то — писать лучше. Кто-то пишет уже давно и желает вынести свои тексты на публику. Это вполне нормальные, реалистичные цели. Есть такие, кому просто нравится тусовка: интересно быть среди творческих людей, встречаться с любимыми писателями, давать и получать советы, выслушивать чьи-то истории. Еще кто-то ходит в группу, чтобы жаловаться на неудачи и отказные письма от издателей: тогда не чувствуешь себя таким одиноким. Многие любят работать с чужими текстами, ведь это помогает понять, что нравится тебе самому, а что нет. А еще кому-то хочется получать честные, дельные и конструктивные отзывы, которых не всегда дождешься от друзей или редакторов.
Но очень, очень многие приходят с тайной надеждой, что я прочту их опусы и впаду в экстаз. Я отзову их в сторонку после семинара и скажу, что рассказ надо всего лишь немного подправить в конце, может быть, сократить ту сцену с Кэмми и утками, а потом мы сразу же пошлем текст в редакцию New Yorker. Нет, лучше прямо главному редактору. Он будет счастлив заполучить такой шедевр.
Однако я честно предупреждаю: это маловероятно. Конечно, бывает, что на писательском симпозиуме какой-нибудь мэтр выделяет новичка, чей текст ему понравился, и помогает начать карьеру. И мне случалось после семинара отвести одного из учеников в сторонку и сказать: «У вас неплохо получается. Поработайте вот над этим еще с полгода, а потом позвоните мне, и мы вместе посмотрим, что можно сделать». Но такое бывает редко. В основном я слушаю, подбадриваю, рассказываю людям, каково мне писать каждый день, что помогает, а что мешает. Я объясняю ученикам, что мне кажется удачным в их текстах — например, атмосфера или речь персонажей, — и подсказываю, где они запутались, слишком увлеклись, ушли от темы. Мы — я и остальные студенты — как медкомиссия, которой приносят тексты на общий осмотр. Иногда мы даем возможность блеснуть, иногда доброжелательно критикуем в надежде, что это поможет автору закончить рассказ или главу.
ebooksa