— Я дипломат. Советник третьего управления МИДа.
— Будьте вы прокляты! — сказал генерал, присаживаясь на кресло, вмонтированное за выступом маленького умывальника. — Во всем виноваты именно вы.
— Почему?
— Потому что вы определяете внешнюю политику, потому что вы довели дело до войны на два фронта. Прозт!
— Прозит! Вы мекленбуржец?
— Да. Как вы узнали?
— По «прозт». Все северяне экономят на гласных.
Генерал засмеялся.
— Это верно, — сказал он. — Слушайте, а я не мог вас видеть вчера в министерстве авиации?
Штирлиц поджался: он вчера подвозил к министерству авиации пастора Шлага — «налаживать» связи с людьми, близкими к окружению Геринга. В случае успеха всей операции, когда к делу подключат гестапо — но уже по просьбе Шелленберга, для выяснения деталей «заговора», — надо было, чтобы пастор «оставил следы»: и в министерстве авиации, и в люфтваффе, и в министерстве иностранных дел.
«Нет, — подумал Штирлиц, наливая коньяк, — этот генерал меня не мог видеть; мимо меня, когда я сидел в машине, никто не проходил. И вряд ли Мюллер станет подставлять под меня генерала — это не в его привычках, он работает проще».
— Я там не был, — ответил он. — Странное свойство моей физиономии: всем кажется, что меня где-то только что видели.
— А вы стереотипны, — ответил генерал. — Похожи на многих других.
— Это хорошо или плохо?
— Для шпиков, наверное, хорошо, а для дипломата, видимо, плохо. Вам нужны запоминающиеся лица.
— А военным?
— Военным сейчас надо иметь сильные ноги. Чтобы вовремя сбежать.
— Вы не боитесь так говорить с незнакомым человеком?
— Так вы не знаете моего имени...
— Это очень легко установить, поскольку у вас запоминающееся лицо.