Наконец, сошла Аннушка под яр, на подмости. Выложила белье на чистые плашки, а не полоскается, нет. Опять думается о своем наболевшем, что занозой в девичьем сердце.
Вчера греховное пришло на ум: раз уж Любашка пустила намолвку на свою дурную голову, раз уж не припал к ней Алеша — откроется парню Аннушка. Очень это просто в лесу, только захотеть.
Нет и нет. Не положено это девке, как можно в такое унижение… А вдруг посмеется — на всю жизнь покор!
Ну, положим, все по ее мысли, по желанию пойдет, и приклонится парень. Значит, замуж… Выходит, отцу заранее признаться. Сказать-то скажет, да тятенька на дыбы встанет. Не захочет он родниться с трехперстниками, был как-то об этом сторонний, правда, разговор. Да… И так нехорошо, и так неладно. Кабы матушка жива была, она пособила бы, посоветовала дельное. Что это… Весь день покойная родительница в памяти. А зачем забытое вспоминается?
…Как-то плавали за смородиной. За Чулымом в тальниках, где ягодник, ведра набрали скоро. Духота держалась, присели отдохнуть. Пожевали хлеба, Аннушка и прикорнула на траве. Когда проснулась, мать чему-то тихо смеялась. Видно, такой уж вышел с отцом разговор.
— Ты меня, Кузя, все обегал поначалу. Уж признаюсь теперь, грешная. Как изнемогла, как извелась до последнего, так к Лешачихе и кинулась летом. Ну, та вроде пособила…
Отец тоже рассыпал мелкий смешок.
— Я, Таиса, точно, сперва к тебе никакого чувствования не имел, хоша и наслышан был, что жалуешь вниманием. А после не знаю. Не знаю, что сделалось со мной. В одночасье запала ты в сердце и не отнять. Вижу, шабаш, судьба! Отец хотел женить на Настене Степановой, помнишь ты Настену — видная из себя, а работяшша… Бухнулся родителю в ноги: не погуби, тятя! Один я сын у родителя… Отходил он меня вожжами по спине, да и смиловался.
Отзвучали родительские голоса. Ах, батюшки-матушки! Темнеть стало, а белье-то лежит.
Уже заканчивала полосканье, как опять в мыслях к своему вернулась. Вспомнилось давнее неспроста. Погоди, погоди… Да не указует ли это матушка, однако, совет долгожданный подает дочушке…
Ой, боязно, страшно идти к знахарке. Противное это Богу дело. Но и так посудить: не беду, не порчу на кого-то другого кликать станет Аннушка, попросит только для себя. А, может, и нет ничего греховного в том приворотном слове. Верно, не присоветует дурного мать. Сама она бегала к Лешачихе…
Решилась Аннушка. А как решилась, так сразу ей и легко стало, не заметила, как покончила с бельем. В подъем на лобовину яра с тяжелой корзиной почти летела. И опять веселое, игривое пелось:
В конце Сосновки, у повертки дороги в Колбино, горбятся низкими крышами из драни старые, купеческие еще, лабазы. Два длинных амбара с поднавесами стоят на толстенных лиственных чураках, друг против друга. В лабазах по три низких двери с внутренними и навесными замками, крохотные окна зарешечены.
Рядом почти впритык к одному из складов поставлены два небольших дома, обшитых тесом. В одном из них, где до революции купец по летам живал, теперь правление промысловой артели, а в другом — сельская лавка. И лавка, и лабазы с артельным добром на охране. Ночами в прихожей правления сидит с заряженной берданой сторож Федосья Иванцева.
Завечерело. Густели горячие закатные сумерки, огнястая заря ярилась над черной щетиной молчаливого бора, и пылали, плавились в тревожном огне легкие верхи старых таежных сосен.
Скоро тускнело золотое закатное небо, на другой, синей стороне его робко проступала розоватая с вечера луна. Опять всю ночь купаться ей в бегучих водах Чулыма, зажигать свет в бесчисленных безымянных луговых и таежных озерах. И опять разливать над лесами, над понизовыми луговинами бледную сумеречь своего холодного сияния, своих призрачных теней.
Федосья сидит без огня — зачем ей лампа! То, что видит в себе, что поднимает она из памяти, вовсе не требует света.
Вот и пришел очередной день рождения сына…
Было, погрелась с утра той мыслью, что есть он, Алеша. И теперь бы, в этот бессонный час, потешить себя горделивой материнской радостью, а только давит опять непрошенная тоска. Тяжела эта давняя тоска для старого человека, но желанна сейчас потому, что несет она дорогие воспоминания.
С малых лет одинока Федосья. Вначале ребятня отринула, по матери Лешачихой назвала, после на выросте обошли подруженьем девки и не нашлось парня, который бы осмелился жениться, прикрыть дурную фамильную славу.
ebooksa