Чулымские повести

Повести эти написаны в шестидесятых-восьмидесятых годах. В том, что они приходят к читателю только теперь, авторской вины нет. Правда не стареет, для нее не определено срока давности.

В работе над повестями меня неизменно ободряли слова известного критика Виктора Чалмаева: «История родной страны — священное достояние художника. И есть события, мгновения даже, героические или трагические, которые подлинно народный художник не вправе „пропустить“, не заметить».[7]

Пётр ЕРЕМЕЕВ.

ТРАВЫ РАЗМЕТНЫЕ

В мире, что в море — много всякого.

Старая поговорка Глава первая I.

Вторые сутки дурным голосом кричала старая Лешачиха. И такой это был страшный крик, что и на улице его слышали.

Досужих да любопытных баб разбирала охота взглянуть на старуху, подсмотреть ее смертный час, только боязно было преступить порог умирающей. У деревенской лавки сбились плотнее бабы, тешили одна другую дружным согласием:

— А знатка́ была Домна…

— Шибко знатка́! То и не примат Бог душу.

— Ведунам кончаться не просто. Порчи у старухи на совести.

— Геенна огненна уготована Домне…

Вечером — уже красно-дымный закат в тайгу оплывал, сына Лешачихи Павла перехватил в заулке Силан Шатров. Парень из лесу шел, елань там докашивал.

Потоптался Силан на слабых стариковских ногах, мятой бородой припал к плечу парня.

— Ты навроде табашничашь?

— Вроде балуюсь.

— Ну, дак пойдем. Сядем-ко…

Присели на сухую колодину у огородного прясла, закурили. По глубоким морщинам Силанова лица растекалась мягкая вечерняя сумеречь.

— Что, сынок, ладна ли ноне трава?

Павел кивнул.

— Хороша, укосиста трава. Литовку не продерешь!