Одинокая лисица для мажора

— Я это сама для себя закончила, Каверин. Сбежала в тринадцать, как раз перед очередным “разоблачением”.

Сама. Сама, в тринадцать лет. Никто не помог. Не спас.

— И куда пошла?

— Да куда пошлось, — фыркнула Лиска мне в ключицу. — Гуляла себе до осени. На поездах каталась зайцем, городов не запоминала, мир смотрела.

— Каталась? Что ты ела, где жила?

— Ну, по-разному. На еду воровала или клянчила — жалостливых лохов на свете хватает. А ночевать в городе только дурак не найдет где, тем более по теплоте еще. Чердаки, подвалы, сараи, плохо запертые, на окраинах. — Вот оно откуда ей известно, чем пахнет подвал жилого дома, а чем заброшка. — За городом дач полно, там и по холодам нормально можно гнездиться. Главное быть начеку, иметь оружие какое для обороны и пути экстренного отхода обязательно. Ну а как совсем замерзала — сдавалась ментам, а потом в детдом. Я, кстати, и тебя на бабки чуток подрезать планировала.

— Без тебя справились, — усмехнулся, вспомнив, что бумажник, сотовый и даже презервативы из моих карманов достались похитителям. — И что, тебя не искали?

— А хрен знает. Я, когда сбегала, матери и дядьке Феликсу, этому ее подельнику главному, послание угрожающее накатала. Мол, не вздумайте в розыск объявлять, потому как, если поймают, сразу их и вломлю ментам.

— А когда нас прихватили, ты решила, что это за тобой все же?

— Ага. Дядька Феликс — та еще мерзотень был. Я же и до побега бунтовать пробовала. И сбежать обещала. Так он мне каждый раз знатных таких люлей прописывал. Мастер он в этом был, на зоне раньше трудился. Знаешь, когда уже уссышься от боли, а без следов. И грозил всегда, что найдет и прибьет, если рыпнусь все же. Типа у него везде по всей стране связи и свои люди — не спрячусь. Типа поймает и, что жива, пожалею. А еще он, когда напивался, вечно разговор заводил, что пора меня распечатать, чтобы типа достоверности уже больше было. Ай, больно же, Каверин!

Ее укус в подбородок привел меня в чувство, и я осознал, что сжал кулак, заграбастав ее волосы и натянув их нещадно. Ослабил хватку и подтянул ее по себе повыше, добираясь до ее рта. Мне ее вкус смерть сейчас как необходим. Чтобы перебить, вышибить из башки все то говнище людское, о котором узнал только что. Пока отпускаю это. Потому что мой пустой гнев не то, что нужно сейчас Лиске. В ней самой его выше крыши, давнего, застарелого, в нервы и кости вросшего, и не мне его добавлять и подкармливать. Мне его, наоборот, тихой сапой вытягивать из нее надо, что тот подорожник к ране приложенный. А вот потом, когда она знать-видеть не будет, я его на волю-то и выпущу. И не просто так. Пойду вон Камневу в ножки поклонюсь, спина за свое не переломится и этому громиле-ворюге поклониться. Ладно, не ворюга, тоже свое взял, отпускаю это. Но он со своим “Орионом” все дерьмо на отца Рокси смог накопать. Вот и попрошу, чтобы и гниду Феликса этого нашел мне, и суку-мамашу Лискину. Ребенок! Она была ребенком, которого вовлекли в самое паскудное человеческое дерьмо, использовали, искалечили морально, вбили в голову всяких ублюдских понятий, заразили чувством вины, что она и носит в себе. Волокла этот груз одна, бедолажка моя. Чужой, сука, груз. Потому, как по мне, ее вины во всем нет ни капли. Она. Была. Ребенком! Мрази!

— Антон… — всхлипнула Лиска, когда оторвался на мгновение от ее рта, давая глотнуть воздуха обоим. Один глоток и достаточно. Не думай больше, не вспоминай, не говори пока! Ничего нет больше, рыжая моя живая свеча в темноте. Я есть. Есть у тебя. Принимай и понимай сейчас только это. И забывай-забывай-забывай, как это — быть одной. Это так легко, оказывается, Лись. Посмотри на меня. Это раз — и все. Все по-другому.

Сдавшись моему напору, она застонала, отвечая на поцелуй мой варварский с тем самым отчаянным жаром и неловкой жадностью, что так вынесли мне мозги с первого же раза. Когда рвется, облизывает, зубами цепляет, вгоняя ногти в кожу моей головы. Прикусывает, как будто никак не может получить достаточно, насытиться. Как и я ею. Не стонет даже — урчит алчно, как голодная хищница. И плывет вся по мне, трется сама всем телом и одновременно к рукам моим, бесстыже лапающим, мнущим ее, липнет. Я весь аж чуть не зазвенел от бешеного прилива нужды в ней. Такое чувство, что внутри ни костей, ни мышц, ни мозгов и остальной требухи, а только чистая взрывная похоть под тонкой, как стекло, оболочкой из пылающей кожи. И вот-вот меня разорвет, в пыль разъ*башит, да еще и ее с собой прихвачу. Тормознуть надо. Надо-надо… чем, бля?!

Моя… Моя теперь… Моя насовсем… Вот чем.

Оторвавшись от губ Лиски, я уткнул ее лицом в изгиб своей шеи и удерживал так, вжимая второй рукой в себя накрепко, пока она возилась, не готовая сразу отпустить эту волну. Потерпи, Лисица моя, вот выберемся из этой жопы — и все будет. Тогда уж ты из-под меня выбраться сможешь не скоро, ой не скоро. Да и то ненадолго. А сейчас… ну не тот момент для секса. Хоть и хочу п*здец как. А то, что и ты хочешь, вообще контрольный в башку. Но от этого она, башка эта верхняя, которой я внезапно начал пользоваться, совсем не отключается. Мешать ту мерзость, что только что была озвучена, и то, что, между нами только растет еще, нельзя.

На удивление уснула Лиска как-то почти внезапно. Вот только что возилась, бормоча недовольно, и дышала жарко мне в шею и ухо, истязая искушением. И вдруг раз — и все, равномерно засопела, расплывшись по мне бессильно. Не мудрено, после такого-то. Даже я после ее исповеди чувствовал себя выпотрошенным наживую, а ей-то как. Такой гнойный нарыв столько лет в себе таскать. Ну все кончилось, Лись. Поболит еще и заживать станет. Я залечу, зацелую, залижу. Клянусь.

Глава 22. 1

— Парень, подъем! — услышала я тихое сквозь сон. — Пошли вагончик цеплять, выдвигаться пора. Вдвоем оно побыстрее и сподручнее будет.

Вздрогнула, привычно готовясь к чему угодно спросонья, но ощущение того, что все конечности Антона меня буквально опутали, как если бы он пытался меня внутрь себя запихать, а не просто обнимал, вдруг, как по щелчку, напряжение вырубили. И сознание снова стало в этот самый сон стремительно соскальзывать, как будто получив сообщение о полной безопасности, чего со мной никогда не бывало. Я почувствовала потерю тепла, скрутилась, подтягивая колени к животу, губы по-дурацки расползлись от тихого “Лись” выдоха в спутанные пряди на виске. Каверин укрыл меня и, проведя ладонью по боку от плеча до бедра, отошел.

— Правильно, пусть поспит еще, — одобрил шепотом его действия человек-гора Илья. — Дите же еще совсем. Была бы моя дочь это, я бы тебе пооткрутил чего, парень. Куда ж ты полез-то?