Лакан просыпается от стука в дверь? Важнее другое, а именно то, что стук – причина сновидения. Стук в дверь напоминает Лакану о сновидении «Отец, разве ты не видишь, я горю». Два сновидения связывает шум: сновидение из VII главы «Толкования сновидений», на слух Лакана, целиком выстроено на шуме. Это кажется загадочным. О каком шуме он говорит? О шуме реального. Шум этот, как подчеркивает сновидец, исходит от реального, которое может заявить о себе «любой случайностью, любым звуком» [4:68]. Шум
Отец упустил из виду жар, и слова сына в сновидении указывают на причину горячки. То, что реальность эта – пропущена, открывает реальное. Потому Лакан и связывает пропущенную реальность с навязчивым повторением и со случайностью. В этом повторении он обнаруживает пропущенную встречу между сновидением и пробуждением, невозможную встречу между бодрственной и сновидческой реальностями. Между ними – миг пробуждения как разрыв между реальностями, как зияние,
Бодрственная реальность, о чем свидетельствуют и сновидение Лакана, и сновидение, которое анализирует Фрейд, не столько будит своим шумом, сколько становится очагом онейрообразования. Сновидение о горящем ребенке формируется в момент нарушения сна светом (Фрейд) или дымом (Жижек). И образованию его содействует желание спать. В конце раздела «Об исполнении желаний» Фрейд продолжает свой анализ «Горящего ребенка»:
«В снах, приводящих к пробуждению, которые перерабатывают внешний чувственный раздражитель таким образом, что он становится сочетаемым с продолжением сна, вплетают его в сновидение, чтобы лишить его требований, которые он мог бы предъявить в качестве напоминания о внешнем мире, действенность желания продолжить спать обнаружить проще всего» [1:572].
Внешний раздражитель вплетается в ткань сновидения и утрачивает свою пробуждающую силу. Желание спать стоит на страже сна. Отец не должен просыпаться. Так мы вновь приходим всё к тому же вопросу: почему отец просыпается? И вновь вопрос этот приводит нас на границу реальности и реального. На сей раз мы доходим до пуповины.
В пуповине
Исполнение желания отца выбрасывает его на край пропасти, на край пуповины сновидения. Пуповина сновидения – место рождения желания, место зарождения субъекта. Точнее, пуповина указывает не просто на родовую связь, но на то, что происходит
Если Фрейд говорит о пуповине как о сверхплотном сплетении нитей мысле-желания, то Лакан называет пуповину зиянием,
Вписанное в структуру желание своим явлением производит раскол, оно несёт в себе зияние,
Фрейд пишет, что желание отца увидеть сына живым исполнилось, превратив мыслительный процесс в галлюцинацию сновидения. Лакан говорит об этом сновидении как о непроницаемом, замкнутом на несколько замков, и подчеркивает, что «речь в этом месте книги как раз и идет о происхождении сновидения, о первоначальных его истоках» [4:76]. Сновидение о горящем ребенке появляется там, где сплетается ткань сновидения, в пуповине.
От анализа сновидения «Отец, разве ты не видишь, я горю» Фрейд переходит к конституированию психического аппарата. Он отвечает на поставленный вопрос: как включить сновидение во взаимосвязь психических процессов? Психический аппарат гетерогенен, он включает несколько инстанций. И аппарат этот динамичен, он работает как машина письма и как коммуникационная медиа-машина, у которой есть вход, выход и между ними инстанция распознания/обработки сигнала. Психический аппарат работает в двух режимах – сна и бодрствования.
В состоянии бодрствования сигнал проходит от инстанции сознание-восприятие, которая представляет собой вход в психический аппарат, к бессознательному, где сигнал обрабатывается; в результате обработки-распознавания сигнала совершается то или иное действие. Прохождение сигнала в бодрствовании Фрейд называет прогредиентным.
Во сне происходит расщепление инстанции сознание-восприятие, и восприятие нагружается, в частности, галлюцинаторным образом сына, который берет отца за руку. Такое обратное движение сигнала во сне Фрейд называет регредиентным. Важно здесь, подчеркнем не лишний раз, что восприятие действует при спящем сознании. Зона этого расщепления – между сознанием и восприятием – это зона знаков восприятия,
«И вовсе не правда, что в сновидении этом ищет себе опору образ ребенка, который все еще жив. Умерший сын, берущий за руку своего отца, – это видение, что исполнено боли поистине нестерпимой, – указывает на нечто потустороннее, что дает в сновидении о себе знать. Желание предстает здесь утратой объекта – утратой, облаченной сновидением в болезненный до предела образ. Лишь в сновидении может эта единственная в своем роде встреча поистине состояться. Лишь ритуал, лишь действие, что повторяется вечно, способно стать вечной памятью незапамятной этой встречи, ибо что такое смерть сына, сказать не может никто – но только, будучи отцом, сам отец. Другими словами – ни одно сознательное существо» [4:66].
Образ не может служить опорой, он – жуткий, ужасный, жестокий: призрак сына берет отца за руку. Встреча с образом сына не приносит отцу ничего, кроме нестерпимой боли. Прикосновение руки сына болезненно, будто не только фраза, но мгновением раньше рука обожгла отца. Удивительно или нет, но, когда наяву в гроб упадет свеча, то обгорят одежда и рука покойного. Рука прикоснулась, рука обожгла, рука обгорела. Здесь стоит повторить мысль Фрейда из «Тотема и табу» в интерпретации Младена Долара: «Нет нейтрального прикосновения. Касаться значит посягать, вторгаться. Переходить границы, проникать, заходить слишком далеко, преступать, нарушать. Касание избыточно» [7:98]. Избыток прикосновения – разрез как то, что является пределом, и как то, что оказывается трансгрессией, нарушением границ. Рука сына нарушает границу во сне, она обжигает не меньше фразы, возвращающейся из бессознательного. К тому же разрез – место встречи бессознательного, прикосновения и желания.
Желание возникает из утраты объекта, объекта, который предстает в сновидении болезненным, если не сказать предельно жестоким,
Эта встреча – вечная память, и она – незапамятна. То, что повторяется вновь и вновь, становится незабываемой встречей,
Отец, и только отец может сказать, что такое смерть сына. Но разве тот, кто проглядел жар, пожар сына, отец? Впрочем, в любом случае о том, что такое смерть сына, не может сказать ни одно сознательное существо. Символический отец мёртв в символическом. Слова призрака сына убивают отца в символическом еще раз.
Как бы странно ни звучал вопрос,
Фантазм несёт в себе желание и объект