Контрудар

— Тот мудрец сказал: «Сначала это было хищное животное, а потом алчное…»

— Хватит там, ребята, про разных философов. Знаем тебя, Федя. Сам на ходу сочинил, а спихиваешь на древних мудрецов. Давайте ближе к делу. У кого нож поострей? — спросил командир корпуса.

Карманные складени были, разумеется, у всех и у всех они были далеко не тупые…

— Только делить по-братски, — продолжал Виталий Маркович. — Вот как под Рогатином казаки делили бараболю… А вы, товарищ Шкляр, сбрили бы себе бороду. Молодой, а с такой шерстью… Вот если бы вы служили у Александра Македонского, он заставил бы вас с ней расстаться. Удивляетесь? Зря! В бою — тогда же не было дальнобойных пушек и самолетов — персы сразу хватали македонских воинов за бороды…

— Это если он вояка, а не промышляет свинятиной, — заметил под общий смех конопатенький казак по необычному прозвищу «Вишни и Пулеметы». Дежуря однажды у полевого телефона, переутомленный, подал начальству искаженную телефонограмму. Требование штаба корпуса о высылке захваченных у Деникина трофеев — «Высылайте лишние пулеметы» — он записал — «Высылайте вишни и пулеметы»…

— Под Кромами, когда Деникин пер на Москву, — вспомнил другой пассажир, — попались нам тоже бородачи. Цельная рота попов. В левой руке — паникадило, в правой — гвинтарь. Исусово войско! Так мы тем македонцам сбрили головы вместе с башкой…

— А я бы реквизировал весь его чувал. Куда смотрят заградиловцы! — простуженным голосом изрек Улашенко. — От тех мешочников нема спасу. А товарищ Пилипенко всучил ему еще с пуд денег.

— Это вы немного того… — остановил горячего бойца Примаков. — Заградиловки свое отжили. А потом у товарища есть документ. Он в самом деле заготовитель. Нэп — никуда не денешься. И к тому же член нашей партии…

Меж тем чубатый Антон, ловко орудуя ножом, трехпалой своей рукой по-братски разделил сало. Наколов порцию на кончик ножа, подносил ее каждому пассажиру, не исключая адъютанта и самого командира корпуса. Раскрылись мешки, узелочки. Появились на столе паляницы, задубелые от стужи пирожки, домашние гречаники. Достал Антон мамашин корж. И пошла трапеза!..

— Вот это так провиант! — воскликнул худощавый конопатый казак Полещук. Он был из-под Олевска и попал к червонным казакам весной 1919 года, когда Примаков, углубившись в петлюровские тылы, забрался под самый Острог. — Вспомнил домашние полесские бублики. Так смачно их пекут наши бабы, что мы их едим вместе с дырками… — Оставаясь серьезным, конопатый вызвал новый взрыв смеха.

— Вот это так харч! — уминая сало, восхищался закуской Карбованый. — Дома, когда я вернулся, мы первый день блиновали всем селом…

— Днем блиновали, а ночью панычевали… — заметил Пилипенко.

Стало тепло и от густого дыхания и от доброго провианта. Давно сошел иней с казачьих чубов и усов. И лишь у Карбованого брови так и остались посеребренными. Они были белы не от инея, а от седины.

— Кому жар-птицу, а мне — жар-курицу… — с полным ртом сказал Улашенко.

— Мне нравится ваше бутербродное настроение, — заметил Примаков. — Слышал — есть едоки кроткие, есть неукротимые. А вы, хлопцы, по всему видать, — отчаянные обжоры…

— Как сказано в священном писании, будем есть и пить от трудов ваших праведных, — с нажимом на предпоследнее слово обратился к заготовителю Федя Пилипенко.

— В том-то и дело, — обиделся не на шутку хозяин, полосатого чувала. — Как сахару — так два куска, а переспать — кровать узка…

Это восклицание долго молчавшего бородача развеселило всех. Теперь лишь пассажиры заметили — Карбованый не преподнес заготовителю порции. Но, видать, и у того разыгрался аппетит. Вооружившись ножом, он отрезал и себе кусок сала.

Улашенко подковырнул бородача:

— Їж, Мартине, мама ще підкине…