– Теперь они вон там.
Я ощутила его слова, как удар в живот. Опустила глаза и сделала вид, что не услышала ответа.
Укрепленные подошвы моих скаутских ботинок гулко стучали по тротуару.
Смерть щелкала зубами, наступая мне на пятки.
Пройдя еще пять кварталов, я вынула из черной сумки визитку мистера Дарнинга, потому что его дом был где-то рядом. Я скользила взглядом по витринам магазинов в поисках фотостудии. Шляпный магазин, театр «Мечта», бакалейная лавка, отели. Наконец я ее увидела, студию Дарнинга, – скромную витрину на северо-восточном углу Пятой улицы.
В двух оконных витринах были выставлены работы мистера Дарнинга: коллекция из двадцати фотографий, по десять в каждом окне. Ни одна из них не была омрачена ду́хами, защитными масками или хотя бы войной. Я увидела младенцев в длинных белых крестильных сорочках и пухлощеких детишек в матросских костюмчиках. Невесты в воздушных вуалях позировали рядом с гладко выбритыми мужчинами в костюмах-тройках. Футболисты школьной команды, одетые в черные джемперы и штаны по колено, сурово смотрели в камеру, сложив на груди руки. Хорошенькая молодая женщина с темными кудрями, собранными на макушке, смотрела на меня бездонными черными глазами. На белой табличке под этой рамкой кто-то написал:
Эти фотографии были так прекрасны, что я невольно заулыбалась под маской.
МИСТЕР АЛОИЗИУС П. ДАРНИНГ
ФОТОГРАФ И ПРИЗНАННЫЙ НИСПРОВЕРГАТЕЛЬ ШАРЛАТАНОВ-СПИРИТУАЛИСТОВ
Звон медного колокольчика известил о моем прибытии. Я вошла в небольшую приемную с тремя дубовыми стульями.
– У меня клиент, – сообщил из-за ширмы мистер Дарнинг. – Подождите, пожалуйста, одну минуту.
– Билли, сиди смирно, – произнес женский голос. – Папа хочет увидеть, как вырос его мальчик.
Стены вестибюля тоже были увешаны фотографиями – аккуратными рядами снимков на золотисто-винных полосатых обоях. В ожидании мистера Дарнинга я принялась разглядывать содержимое рамочек и читать благодарственные письма фотографу за то, что он ловит мошенников. Я смотрела на газетные фото хорошо одетых джентльменов в наручниках, которых держали за локоть неулыбчивые полицейские. Письмо, собственноручно написанное мэром Лос-Анджелеса, осыпало мистера Дарнинга комплиментами: «Целостность, которую вы демонстрируете в это тревожное время, сэр, заслуживает всяческих похвал», «Очень сложно отстаивать то, что вы считаете правильным, в то время как столько людей стремится доказать вашу неправоту. Я от всего сердца благодарю вас за спасение бесчисленного множества семей и жителей Лос-Анджелеса, которым вы не позволили стать жертвами надувательства в эпоху безумия, именуемого спиритуализмом».
От слов мэра у меня по спине пополз холодок. Они перекликались с тем, что написал мне отец:
За ширмой вспыхнул свет. Заплакал ребенок.
Я заглянула за перегородку.
В клубах густого дыма на плетеном стуле, расположенном на фоне холста с изображением цветущего весеннего сада, сидели женщина и ребенок. Мать и сын были в масках, и ребенок задыхался от слез и дыма вспышки, пытаясь сорвать с лица марлю.
– Я думаю, все получилось, миссис Ирвин, – произнес мистер Дарнинг, разгоняя густое белое облако листом плотной бумаги. – Билли, уже все. Ты так хорошо себя вел. Я дам тебе леденец.
Я расположилась на одном из стульев в вестибюле, задвинув черную сумку себе под юбку, чтобы никто не поинтересовался, почему во время пандемии гриппа я разгуливаю по городу с докторской сумкой. Мне впервые это показалось странным, а я не хотела, чтобы мистер Дарнинг считал меня странной.
Первым из студии вразвалку вышел маленький мальчик. Он вытирал красные заплаканные глаза и засовывал под маску длинный фиолетовый леденец. От него пахло липким раздавленным виноградом. Медноволосый фотограф в черном сюртуке, галстуке и, разумеется, маске вышел, придерживая под локоть маму малыша. Синее хлопчатобумажное платье висело на ее худом теле, как пустой мешок из-под муки.