Константинопольский Патриархат и Русская Православная Церковь в первой половине XX века, Михаил Шкаровский

Константинопольский Патриархат и Русская Православная Церковь в первой половине XX века

В конце 1920-х гг. Константинопольская Патриархия приняла участие еще в одном внутреннем конфликте в Зарубежной Русской Церкви. В январе 1927 г. управлявший Северо-Американской епархией митрополит Платон (Рождественский) вышел из подчинения Архиерейского Синода, который 31 марта того же года постановил освободить митрополита от управления епархией и запретить в священнослужении в ее пределах. 8 сентября 1927 г. Архиерейский Собор Русской Православной Церкви за границей окончательно запретил Владыку Платона в священнослужении, однако тот не подчинился. Еще 2 февраля 1927 г. он поручил архиепископу Евфимию (Офейшу) учредить «Святую Восточную Православную Кафолическую и Апостольскую Церковь в Северной Америке». Вскоре был создан Синод под председательством архиепископа Евфимия, включавший в себя русских иерархов в Америке, при этом Владыка Евфимий находился в подчинении у митрополита Платона, который считал себя главой Всеамериканской Церкви. 19 декабря 1927 г. от имени «Святейшего Синода Американской Православной Кафолической Церкви» всем Поместным Церквам было разослано уведомление об образовании новой независимой структуры[194].

Взяв на себя права главы Поместной Церкви, митрополит Платон, вступил в конфликт с Константинопольской Патриархией. Учредив в 1922 г. архиепископию Северной и Южной Америки, Фанар сам претендовал на руководство всеми православными приходами в США и не хотел уступать это право митрополиту Платону. 15 мая 1928 г. архиепископ Александр (Немоловский) направил в Константинополь доклад об образовании в Северной Америке новой церковной структуры, и 1 декабря 1928 г. Патриарх Василий III в ответ выпустил послание, опубликованное в греческой печати: «По решению нашего Святейшего Синода заявляем, что Конституция (организация) упомянутой Церкви есть всецело антиканонична (незаконна). Следовательно, Мать Святая Церковь отвергает эту новую Русскую Церковь и требует от Вашего Преосвященства абсолютно не входить ни в какие сношения (связи) с нею»[195]. Понимая, что автокефалия грозит ему изоляцией со стороны всего православного мира, митрополит Платон решил отказаться от планов создания Всеамериканской Церкви и заявил, что руководит только Русской Церковью в Америке. Подчиненные ему епископы, ранее подписавшие «конституцию» об образовании новой Церкви, в декабре 1928 г. отозвали свои подписи[196].

В этот период Константинопольский Патриархат продолжал заниматься экуменической деятельностью. Так в августе 1927 г. его делегат митрополит Фиатирский Герман принял активное участие в первой всемирной экуменической конференции «Вера и церковное устройство» в Лозанне, став председателем православной группы делегатов, в которую входили в числе других митрополит Евлогий (Георгиевский), протоиерей Сергий Булгаков, профессора Н. Глубоковский и Н. Арсеньев.

На этой конференции состоялось и несколько частных совещаний (под председательством Софийского митрополита Стефана), на которых обсуждалось положение страждущей Русской Церкви: гонения на нее и возможность посильной помощи со стороны братских христианских Церквей[197].

4 сентября 1928 г. было выработано совместное соглашение Элладской и Константинопольской Церквей относительно 36 епархий Вселенского Патриархата, оказавшихся после Лозаннского договора на территории Греции. Согласно Патриаршему и Синодальному актам епархии «новых территорий» (Эпира, Южной Македонии, Западной Фракии и большинство островов Эгейского архипелага), формально оставаясь в юрисдикции Константинопольского Патриархата, вошли в состав Элладской Церкви (т. е. были административно подчинены ей), согласно уже принятому государственному закону Греции № 3615 от 15 июля 1928 г[198].

Успеху переговоров способствовала дружба и личная переписка между Патриархом Василием III и его бывшим учеником архиепископом Афинским Хризостомом (Пападопулосом). В узаконенном греческим правительством соглашении было решено несколько вопросов: 1. каким образом митрополиты «новых территорий» должны принимать участие в заседания Священного Синода Элладской Церкви и других административных учреждениях; 2. как они должны избираться и наличие у Патриарха права предлагать кандидатов и утверждать кандидатуры; 3. положение Патриарха, как последней церковной судебной инстанции, решения которой не подлежат апелляции; 4. обязанность Элладской Церкви извещать Патриарха, когда кафедры «новых территорий» освобождаются, и когда они замещаются, посылать в Константинополь протоколы избрания новых митрополитов, их исповедание веры и присяги верности Вселенскому Патриарху, а также обязанность сообщать, когда эти митрополиты принимают участие в заседаниях Элладского Синода; 5. обязанность митрополитов «новых территорий» посылать годовой отчет Патриарху и поминать его имя за богослужением; 6. сохранение Патриархом полной канонической власти над ставропигиальными монастырями «новых территорий» (таким образом, Афон, Патриарший экзархат на острове Патмос, Влатадский монастырь в Салониках и монастырь св. Анастасии на Халкидиках остались под его прямым управлением). 28 мая 1929 г. архиепископ Хризостом написал Владыке Василию III, что Элладский Синод согласен на все его условия относительно митрополитов «новых территорий» с одной поправкой, — за богослужением они должны наравне с Патриархом поминать Священный Синод Элладской Церкви. В итоге поправка была принята[199].

В 1928 г. Василий III окончательно оформил претензии Константинопольского Патриархата на свою юрисдикцию над всеми православными общинами и епархиями вне территории Поместных Церквей. Однако эти претензии были признаны только Александрийской Церковью, получившей взамен от Фанара признание ее прав на все православные общины в Африке, и, де-факто, Элладской Церковью, которая, назначая своих клириков на заграничные приходы, стала временно передавать их в юрисдикцию Константинопольского Патриархата.

При Василии III Патриархат по-прежнему подвергался давлению со стороны турецкого правительства, не признававшего его вселенского характера, а также со стороны «Папы» Евтима (в основном из-за проблемы прав на имущество различных приходов, особенно Перского). Это способствовало частичной изоляции Патриархата вплоть до подписания соглашения о дружбе между Турцией и Грецией в 1930 г. К концу 1920-х гг. турецкое правительство закрыло все православные митрополии Малой Азии, и лишенные своих епархий митрополиты проживали теперь в качестве титулярных иерархов в зданиях Патриархии, создавая для нее серьезные экономические затруднения. Следует упомянуть также, что при Патриархе Василии начался выпуск официального периодического издания Константинопольского Патриархата «Православие» («Ортодоксиа»)[200].

Патриарх Василий III скончался 29 сентября 1929 г., и 7 октября того же года члены Константинопольского Синода выбрали новым Патриархом митрополита Деркосского Фотия (в миру Димитриоса Маниатиса). В 1930 г. премьер-министр Греции Е. Венизелос нанес официальный визит в Стамбул, во время которого он встретился с Патриархом Фотием II. Это был первый визит главы греческого правительства в Фанар. После заключения упомянутого соглашения о дружбе между Турцией и Грецией турецкое правительство в сентябре 1931 г. официально признало вселенский характер Константинопольского Патриархата и прислало Фотию II удостоверение личности, в котором была обозначена его официальная функция. Чтобы изжить смуту, которая разделила его американскую паству на два лагеря — монархистов и венизелистов (сторонников Венизелоса), в августе 1930 г. Патриарх Фотий назначил митрополита о. Корфу Афинагора (Спиру, будущего Патриарха) экзархом Северной и Южной Америки. Архиепископ Нью-Йоркский Александр и два его викария выступили против попытки Патриархии изменить автономный статус Американского экзархата, но их сопротивление было сломлено, и они подписали поправку к уставу экзархата, подчинив его Константинополю. Вскоре архиепископ Александр был переведен на о. Корфу[201].

В 1930 г. Патриарх Фотий II созвал в Ватопедском монастыре на Афоне Просинод для подготовки Всеправославного Собора. На его заседаниях Константинопольский Патриархат представляли митрополит Трапезундский Хрисанф (Филиппидис) и митрополит Сардский Герман (Афанасиадис); одной из важнейших тем для обсуждения была подготовка почвы для начала переговоров по проблеме болгарской схизмы. В это же время Патриарх положил начало обмену студентами между Халкинским богословским училищем и Сербской, Румынской, Польской Православными Церквами, а также другими христианскими конфессиями, прежде всего англиканами[202].

Первоначально Фотий II занимал довольно осторожную позицию в отношении церковных нововведений. Так в своих письмах от 8 февраля и 15 марта 1930 г. митрополит Антоний (Храповицкий) писал афонскому иеросхимонаху Феодосию (Харитонову): «Патриарх Фотий желает, чтоб его считали консерватором. Мне писали о нем, что он лучший из современных иерархов в Царьграде: он ответил на мое приветствие только недавно, ибо первое мое письмо потерялось, не дойдя до него. О чем меня уведомил о. А[рхимандрит] Кирик; тогда я повторил, и он ответил в[есьма] любезно и по-церковному… Ваш Патриарх как будто подается вправо под влиянием событий, и Вам можно значительно успокоиться. Если Русь освободится от большевиков, то и разговор о новом стиле окончится»[203].

Однако в дальнейшем Патриарх Фотий II, как и его предшественники, поддержал обновленческий раскол в Русской Церкви, состоял в полном евхаристическом общении с обновленцами и подчеркнуто дистанцировался от Московской Патриархии, хотя на явный разрыв с ней не шел. В 1931 г. он послал обновленческому Синоду приветственную Рождественскую грамоту с выражением скорби об отсутствии «умиротворения» в Русской Церкви[204]. По справедливому замечанию священника Александра Мазырина, позиция Константинопольской Патриархии в отношении обновленческого раскола определялась в 1920–1930-е гг. не столько церковно-каноническими принципами, сколько политическими факторами: в основном Вселенские Патриархи склонялись на сторону тех, у кого были лучшие отношения с советской властью[205].