Общага 90-е. Часть вторая

22
18
20
22
24
26
28
30

- Так ты хотел нормальных людей на куски резать?! Так, я спрашиваю?! Говори, падла?!

Митрофанушка, едва не теряя сознание от страха, заверещал едва не в ультразвуке:

— А-а-а! Прости-прости-прости! Не буду!!!

Но я уже вошел «в раж» — учить говнюка уму-разуму надо так, чтобы навсегда запомнил, и детям своим так делать заказывал! Со следующего замаха в сторону отлетел большой палец. Митрофанушка забился сильнее и заорал благим матом.

- Че, сука, осознал? — Еще одно движение и мой тесак ополовинил ладонь криминального босса с остатками пальцев, только косточки хрупнули.

Кровь хлестанула так, что мне залило глаза. По неопытности моя рука дрогнула, и перерубленная ладонь говнюка повисла на лоскуте кожи. Митрофанушка совсем побелел и неожиданно обмяк, впечатавшись головой в окровавленную столешницу.

- Спекся, сука, деятель сраный! — процедил я сквозь судорожно сжатые зубы — меня самого изрядно так подтряхивало, не каждый же день всяких уродов на фарш пускаю. Я опустил вскинутую в новом замахе руку с тесаком. — Какие мы нежные!

Я тряхнул рукой и мясницкий нож, по которому стекали красные тягучие капли, растворился в воздухе. Не отпуская изуродованную кисть толстяка, я освободившейся рукой двинул назад секундную стрелку на часах. Мир дернулся: Зябликов слегка поменял свое положение, измочаленная рука Митрофанушки вновь вернула свою целостность. Исчезли брызги крови с его рубахи, со стола и стен. Все опять стало чинно и благородно. Очнувшийся Митрофанушка молча лупал глазами, в недоумении пялясь на свою восстановившуюся культяпку.

- Повторить урок? — добродушно улыбаясь, произнес я зловещим шепотом.

— Не надо! Пощади! — пискнул толстяк, шарахаясь от меня, словно от злобного зверя.

Но он не преуспел: я схватил его за затылок и рывком подтащил его рожу к самому своему лицу:

- В глаза мне смотри, сволочь! Если закроешь хоть один — выдавлю нахрен!

Он заскулил, словно побитая собака и испуганно взглянул мне в глаза. Я постарался мысленно влезть в его голову и передать несколько «красочных картинок», свидетелем которых я успел стать, находясь в увеселительной прогулке по самому настоящему аду. По расширившимся зрачкам Митрофанушки, я понял, что моя задумка сработала на все сто!

- Смотри, урод, и хорошенько запоминай, чем окончится твоя никчемная жизнь! Тебя будут рвать собаками, а твою плоть поедать гарпии, тебя выварят в алом кипятке и заставят бегать нагишом под жгучими струями пламени! И эти страдания для тебя будут длиться целую вечность!

Дряблое тело Митрофанушки вновь обмякло, и я отпустил его макушку. Благо, что на этот раз он сознание не потерял, хотя и был к этому близок. Я вытер о его вновь белоснежное «поло» свою, мокрую от его пота, ладонь и уселся на свое место.

- Слышь, утырок, ты еще живой? — окликнул я мелко дрожащую тушу, уронившую голову на сложенные руки. — Если живой, не придуривайся! Со мной эта тема не прокатит!

Он оторвал голову от стола и, стараясь не смотреть мне в глаза, просипел с чудовищной отдышкой:

— Но… почему?.. Вы… же… ангел? Вы не должны… мучить… людей…

Ты сам-то себя слышишь, придурок? — Я усмехнулся, выдернул из воздуха зажженную сигарету и с наслаждением закурил. — Да, ты прав, я не мучаю людей. Но ведь ты к ним не относишься. Ты, сука, бешеный зверь! Ошибка Создателя! А на таких тварей никакие ограничения не распространяются! Вас можно только давить! — Я выпустил сизую струю дыма в лицо Митрофанушки. — За куда менее страшные прегрешения ангелы Господни стерли с лица земли Содом и Гомору! Будь моя воля, ты бы уже жарился на раскаленной сковороде, а расторопные черти уже шуровали бы в твоей заднице остро заточенными баграми! Но сегодня твой день — ты не сдохнешь…

— Почему? — Митрофанушка судорожно сглотнул и отер с жиденьких бровей заливающий глаза холодный пот.