– Раз двадцать, наверное, смотрела.
– И я.
– Однажды пыталась показать его Сэму. – Я снова опускаюсь на стул. – Но он отказался. Сказал, звучит жутко.
Оливер смеётся.
– Но он ведь не должен казаться страшным!
Я наклоняюсь вперёд.
– Я знаю! Но это ведь Сэм. Ему не нравятся мюзиклы.
– Господи… меня это так бесило. – Оливер закатывает глаза.
– Именно!
И на мгновение мы словно забываем о том, что произошло. А потом улыбка Оливера меркнет – он вспоминает.
Между нами повисает тишина. Я пытаюсь вернуть разговор в прежнее русло.
– И что, сейчас тоже сеанс есть?
Оливер снова заглядывает в телефон.
– Через десять минут… – Он смотрит на меня взглядом грустного щеночка.
Я барабаню пальцами по столу.
Через мгновение Оливер произносит:
– Буду считать, что ты согласилась.
Кассир провожает нас недовольной гримасой: мы выскакиваем из кинотеатра, распевая песни. Швейцар буквально выставил нас за то, что мы слишком громко смеялись. Фильм всё ещё замечательный, каким я его и запомнила! Может, я просто миллион раз слышала эти песни, но они до сих пор играют в голове. Не думала, что мы с Оливером сможем с таким удовольствием проводить время. Он бросался в экран попкорном и подпевал каждому музыкальному номеру. К счастью, в зале были только мы. Я рада, что согласилась пойти.
А потом я вспоминаю Сэма, и в груди расцветает вина. Он так хотел, чтобы мы с Оливером сдружились… сейчас он мог бы быть здесь, с нами, смотреть этот фильм, хотя и ненавидел мюзиклы. Мы могли гулять втроём. Наконец-то.
На улице темно: неоновые огни освещают путь домой. Песни из мюзикла, судя по всему, застряли не только в моей голове: Оливер хватается за уличный столб, делает круг, как Дон Локвуд в «Поющих под дождём», и поёт: