5. обязанность митрополитов «новых территорий» посылать годовой отчет Патриарху и поминать его имя за богослужением; 6. сохранение Патриархом полной канонической власти над ставропигиальными монастырями «новых территорий» (таким образом, Афон, Патриарший экзархат на острове Патмос, Влатадский монастырь в Салониках и монастырь св. Анастасии на Халкидиках остались под его прямым управлением). 28 мая 1929 г. архиепископ Хризостом написал Владыке Василию III, что Элладский Синод согласен на все его условия относительно митрополитов «новых территорий» с одной поправкой – за богослужением они должны наравне с Патриархом поминать Священный Синод Элладской Церкви. В итоге поправка была принята[227].
В 1928 г. Василий III окончательно оформил претензии Константинопольского Патриархата на свою юрисдикцию над всеми православными общинами и епархиями вне территории Поместных Церквей. Однако эти претензии были признаны только Александрийской Церковью, получившей взамен от Фанара признание ее прав на все православные общины в Африке, и, де-факто, Элладской Церковью, которая, назначая своих клириков на заграничные приходы, стала временно передавать их в юрисдикцию Константинопольского Патриархата.
При Василии III Патриархат по-прежнему подвергался давлению со стороны турецкого правительства, не признававшего его вселенского характера, а также со стороны «Папы» Евтима (в основном из-за проблемы прав на имущество различных приходов, особенно Перского). Это способствовало частичной изоляции Патриархата вплоть до подписания соглашения о дружбе между Турцией и Грецией в 1930 г. К концу 1920-х гг. турецкое правительство закрыло все православные митрополии Малой Азии, и лишенные своих епархий митрополиты проживали теперь в качестве титулярных иерархов в зданиях Патриархии, создавая для нее серьезные экономические затруднения. Следует упомянуть также, что при Патриархе Василии начался выпуск официального периодического издания Константинопольского Патриархата «Православие» («Ортодоксиа»)[228].
Владыка Василий III скончался 29 сентября 1929 г., и 7 октября того же года члены Константинопольского Синода выбрали новым Патриархом митрополита Деркосского Фотия (в миру Димитриоса Маниатиса). В 1930 г. премьер-министр Греции Е. Венизелос нанес официальный визит в Стамбул, во время которого он встретился с Патриархом Фотием II. Это был первый визит главы греческого правительства в Фанар. После заключения упомянутого соглашения о дружбе между Турцией и Грецией турецкое правительство в сентябре 1931 г. официально признало вселенский характер Константинопольского Патриархата и прислало Фотию II удостоверение личности, в котором была обозначена его официальная функция. Чтобы изжить смуту, которая разделила его американскую паству на два лагеря – монархистов и венизелистов (сторонников Венизелоса), в августе 1930 г. Патриарх Фотий назначил митрополита о. Корфу Афинагора (Спиру, будущего Патриарха) экзархом Северной и Южной Америки. Архиепископ Нью-Йоркский Александр и два его викария выступили против попытки Патриархии изменить автономный статус Американского экзархата, но их сопротивление было сломлено, и они подписали поправку к уставу экзархата, подчинив его Константинополю. Вскоре архиепископ Александр был переведен на о. Корфу[229].
В 1930 г. Патриарх Фотий II созвал в Ватопедском монастыре на Афоне Просинод для подготовки Всеправославного Собора. На его заседаниях Константинопольский Патриархат представляли митрополит Трапезундский Хрисанф (Филиппидис) и митрополит Сардский Герман (Афанасиадис); одним из важнейших тем для обсуждения была подготовка почвы для начала переговоров по проблеме болгарской схизмы. В это же время Патриарх положил начало обмену студентами между Халкинским богословским училищем и Сербской, Румынской, Польской Православными Церквами, а также другими христианскими конфессиями, прежде всего англиканами[230].
Первоначально Фотий II занимал довольно осторожную позицию в отношении церковных нововведений. Так, в своих письмах от 8 февраля и 15 марта 1930 г. митрополит Антоний (Храповицкий) писал афонскому иеросхимонаху Феодосию (Харитонову): «Патр. Фотий желает, чтоб его считали консерватором. Мне писали о нем, что он лучший из современных иерархов в Царьграде: он ответил на мое приветствие только недавно, ибо первое мое письмо потерялось, не дойдя до него. О чем меня уведомил о. А[рхимандрит] Кирик; тогда я повторил, и он ответил в[есьма] любезно и по церковному… Ваш Патриарх как будто подается вправо под влиянием событий, и Вам можно значительно успокоиться. Если Русь освободится от большевиков, то и разговор о новом стиле окончится»[231].
Однако в дальнейшем Патриарх Фотий II, как и его предшественники, поддержал обновленческий раскол в Русской Церкви, состоял в полном евхаристическом общении с обновленцами и подчеркнуто дистанцировался от Московской Патриархии, хотя на явный разрыв с ней не шел. В 1931 г. он послал обновленческому Синоду приветственную Рождественскую грамоту с выражением скорби об отсутствии «умиротворения» в Русской Церкви[232]. По справедливому замечанию священника Александра Мазырина, позиция Константинопольской Патриархии в отношении обновленческого раскола определялась в 1920-е – 1930-е гг. не столько церковно-каноническими принципами, сколько политическими факторами: в основном, Вселенские Патриархи склонялись на сторону тех, у кого были лучшими отношения с советской властью[233].
Как уже говорилось, с начала 1920-х гг. Константинопольская Патриархия настойчиво проводила идею об обязательном подчинении ей всей православной диаспоры, что особенно негативно сказалось на положении заграничных приходов Русской Православной Церкви. В письме от 30 мая 1931 г. Патриарх Фотий II писал Сербскому Патриарху Варнаве о существовании в Константинопольской Патриархии общего взгляда «по вопросу о каноническом положении православных церковных общин и колоний, находящихся в диаспоре и вне границ православных автокефальных церквей, что все церковные общины, какой бы то ни было народности, должны в церковном отношении быть подчинены нашему Святейшему престолу»[234].
5 февраля 1931 г. к Патриарху Фотию II в Стамбул приехал митрополит Евлогий (Георгиевский) в сопровождении секретаря Епархиального управления Западно-Европейской епархии Русской Церкви Т.А. Аметистова. После участия в Лондоне вместе с архиепископом Кентерберийским в молении о страждущей Русской Церкви и гонимых в СССР верующих Владыка Евлогий был указом Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митр. Сергия № 1518 от 10 июня 1930 г. уволен от управления приходами Русской Церковью в Западной Европе и оказался в очень затруднительном положении. Поэтому он без отпускной грамоты обратился к Вселенскому Патриарху с просьбой принять в свою юрисдикцию его епархию. На втором заседании по этому вопросу Константинопольский Синод принял резолюцию: западноевропейские русские приходы принимались в юрисдикцию Вселенского Патриарха с сохранением своей внутренней самостоятельности, как особая русская православная церковная организация, а митрополит Евлогий назначался экзархом Патриарха, наряду с существовавшим в Лондоне экзархом греческих приходов в Европе митрополитом Германом. 17 февраля 1931 г. Патриарх Фотий подписал и передал Владыке Евлогию соответствующий Томос, в котором отмечался временный характер Российской православной экзархии Вселенского Патриархата в Европе[235].
Митрополит Евлогий объяснял свое решение следующим образом: «Каждая церковь и каждый епископ имеют право апеллировать ко Вселенскому Патриарху в тех случаях, когда они не находят справедливости у своей церковной власти». Но, видимо, понимая, что канонических оснований для перехода под омофор Вселенского Патриарха не было, Владыка Евлогий в воспоминаниях отмечал, что этот новый порядок управления русскими церквами и подчинение Константинопольскому престолу носит временный характер, и после восстановления общепризнанной церковной власти и нормальной церковной жизни в России русские приходы в Европе вернутся в лоно Матери-Церкви. Таким образом, как со стороны митрополита Евлогия, так и со стороны Патриарха Фотия II было заявлено, что уход Западно-Европейской епархии из юрисдикции Русской Православной Церкви является временным[236].
Московская Патриархия была официально оповещена Фанаром о принятии митрополита Евлогия в свою юрисдикцию. Представитель Константинопольского Патриарха в Москве архимандрит Василий в письме Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому) от 18 марта 1931 г. обосновывал решение Вселенского престола сложной ситуацией в Церкви и указывал, что подчинение русских приходов в Западной Европе Константинопольской Патриархии является выходом в условиях «инославной пропаганды и возобновления антиканонических попыток из Карловиц для подчинения русских православных беженцев своему вредному, как в церковном, так и в политическом, во вред Советскому Союзу, влиянию». При этом о. Василий, выражая спорные претензии Фанара на всемирную юрисдикцию, писал, что «на основании канонических правил всякая епархия, находящаяся вне пределов той или иной Автокефальной Православной Церкви в Европе, обязана признать юрисдикцию Вселенского Патриарха». Кроме того, архимандрит, ссылаясь на Патриарха Фотия, гарантировал, что вмешательства в политику со стороны приходов митрополита Евлогия впредь не будет: «Мой Кириарх уверен, что все русские церковные круги в СССР будут вполне удовлетворены, а также этот образ действий будет благоприятно оценен и Государственной Властью в СССР, так как Вселенская Патриархия категорически снова запретила на будущее время всякое вмешательство церкви в политику, как канонически обязательную основу церковной жизни»[237].
Эти аргументы не убедили митрополита Сергия. Уже вскоре, 30 апреля 1931 г., состоялось постановление Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и Временного Священного Синода по делу митрополита Евлогия, который вместе со всеми находившимися с ним в церковном общении священнослужителями был предан суду архиереев, запрещен в священнослужении до соборного суда или до раскаяния и лишен права распоряжения церковным имуществом[238]. Однако прещения Московской Патриархии не были признаны Вселенским Патриархатом.
Поступок Патриарха Фотия II также вызвал протестное послание митрополита Сергия от 6 июня 1931 г., в котором оспаривалась каноничность присоединения русских церквей в Западной Европе к Константинопольскому Патриархату. В своем ответе от 25 июня Фотий II обещал, что русские приходы останутся в нынешнем положении лишь до восстановления единства Русской Церкви и до созыва Собора Православных Церквей, но отказался освободить митрополита Евлогия от своей юрисдикции, фактически полностью оправдывая свой захват части Московского Патриархата: «Со стороны нашей Великой Христовой Церкви было бы неуместно и недопустимо всякое дальнейшее промедление в том, чтобы вступиться в это дело согласно ее долга и права, и в качестве канонического судии в этой области, где угрожала православному народу буря, и в качестве той, которой вверено попечение, общее попечение о нуждах Православных Церквей повсюду.». Новые послания митрополита Сергия от 15 октября 1931 г. и 1933 г., в которых убедительно доказывалось неканоничность притязаний Патриарха Фотия, приводящих к нарушению церковного мира, остались без ответа[239].
Первоиерарх Русской Православной Церкви за границей митрополит Антоний тоже отреагировал резко негативно. В письмах графу Ю.П. Граббе от 27 февраля и 16 марта 1931 г. он с возмущением писал: «Евлогианская эпопея даже меня удивила обнаружившимся в ней непроходимым невежеством русского общества. Эти болваны совершенно не понимают, что всякое действие вселенского Патриарха вне своего диоцеза имеет не более силы, чем действия любой кухарки, и что Свят. Фотий имел столько же права признать Евлогиевский Экзархат, как Матрена Сидорова, его кухарка. А газетные идиоты пишут: М[итрополит] Е[влогий] упрочил свое положение, утвердил его. Афонские простаки воображают и доныне, что Патр. Фотий, сделав Евлогия экзархом своим, подчинил тем себе всю Европу, и вот они озабочены, как бы он, т. е. Евлогий, не сделал мне новых неприятностей, пользуясь полномочиями экзарха (?)»[240].
Выразил свой протест и Сербский Патриарх Варнава. 14 февраля 1932 г. он писал митрополиту Литовскому и Виленскому Елевферию (Богоявленскому): «…митроп. Евлогий предпринял неожиданный, противоканонический акт с поездкою его в Царьград, чтобы предать себя и управляемую им Западноевропейскую епархию под юрисдикцию Вселенского Патриарха, и мы, к глубокой нашей скорби, были лишены возможности действия. После такого образа действия митр. Евлогия мы, в качестве главы и представителя Сербской Церкви должны были признать невозможным иметь с ним каноническое общение. Независимо от сего, разделяя каноническую правомерность справедливого протеста Заместителя Местоблюстителя Всероссийского Патриаршего Престола, митр. Сергия, пред Вселенской Патриархией по поводу принятия ею под свою юрисдикцию митр. Евлогия, мы, со своей стороны, через епископов Иринея Бачского и епископа Емилиана Тимочского, наших делегатов, сделали представление Вселенскому Патриарху по поводу канонически неправомерных деяний Вселенской Патриархии, выразившихся во вмешательстве в дела автокефальной Российской Церкви.»[241].
Неканоничный образ действия Константинопольского Патриарха побудил Заместителя Патриаршего Местоблюстителя Московского Патриархата 30 сентября 1931 г. отказаться от участия в догматической комиссии в Лондоне по вопросу воссоединения с англиканами, а затем и в очередном Просиноде (Предсоборном совещании) на Афоне. В июне 1931 г. Патриарх Фотий II пригласил через своего представителя в Москве архимандрита Василия (Димопуло) на этот Просинод двух представителей от Русской Церкви (по одному от Московского Патриархата и обновленцев): «Пусть будет послан один отдельный представитель от каждой части, чтобы пред лицом всей целокупности Православных Церквей он предложил все необходимое осведомление и путем общего усилия, содействием всех братских церквей было достигнуто,
Однако митрополит Сергий отказался посылать своего представителя, о чем 12 апреля 1932 г. известил архимандрита Василия, а 13 апреля и самого Патриарха Фотия: «Нашу Церковь Его Святейшеству угодно рассматривать как неорганизованную церковную массу, не имеющую канонического возглавления. Наши депутаты должны явиться на Просинод не представителями Поместной Русской Церкви, равноправной с другими Поместными Церквами, а представителями каждый каких-то «церковных кругов» (как принято теперь выражаться), то есть, повторяю, неорганизованной массы, не имеющей своего лица и, следовательно, канонических прав, в том числе и решающего голоса на Соборе Поместных Церквей. В лучшем случае наши депутаты могут оказаться в положении каких-то просителей, а в худшем – даже ответчиков или обвиняемых. Ни то, ни другое не представляется для нас приемлемым, допустимым. Не имея к тому же решающего голоса, а с этим и возможности законно влиять на постановления Просинода, наша депутация своим присутствием на Просиноде может создать впечатление, будто постановления Просинода приняты при участии нашей Русской Церкви»[243].
После этого отказа и Сербская Православная Церковь, протестовавшая против принятия митрополита Евлогия в Константинопольскую юрисдикцию, попросила, чтобы назначенный на 12 июня 1932 г. Просинод был отложен (подобную просьбу высказали также Иерусалимская и Элладская Церкви), с чем Патриарху Фотию пришлось согласиться[244]. На намеченном на 27 августа 1932 г. Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви за границей планировалось критически рассмотреть постановления Афонского Предсоборного совещания, но это не потребовалось[245].
Следует упомянуть, что 18 октября 1931 г. пять православных иерархов (митрополиты Фиатирский Герман, Тирский и Сидонский Феодосий, Фессалийский Поликарп, Пафосский Леонтий и епископ Новосадский Ириней) в присутствии англиканских епископов и прелатов совершили в лондонской церкви Константинопольского Патриархата литургию св. Иоанна Златоуста, после которой представлявший Сербскую Церковь Владыка Ириней произнес на русском языке горячую проповедь о страданиях и мученическом венце Русской Церкви, которую по частям переводили на греческий язык[246].
В середине 1930-х гг. была предпринята попытка примирения русского церковного зарубежья, которому в то время мешало, прежде всего, подчинение Западно-Европейского экзархата Константинопольскому Патриарху. В своих заявлениях митрополит Евлогий даже проводил идею о неких высших правах последнего. «Вселенский Патриарх…, – писал “Церковный вестник Западно-Европейской епархии” в начале 1935 г., – Отец Православия, Первоиерарх всей Церкви Христовой Православной по всему миру сущей». По мнению Владыки Евлогия, «подчинение всех зарубежных частей Русской Церкви Константинопольскому Патриархату должно было продолжаться до освобождения Церкви в Отечестве»[247].
ebooksa