Неужели тот, кто сейчас висел на чугунном заборе, шел за ним? Преследовал, чтобы отомстить? Но за что? Да, наверняка он шел за ним. Увидел на остановке. Пошел следом. Не успел догнать. Притаился, поджидая здесь старшину. Не дождался, а кто-то, значит, расправился с ним. То, о чем Елышев подумал, поразило его прежде всего потому, что означало бы давно задуманное и точно вычисленное убийство.
Елышев понял, что Петрушин мертв. Застывшие глаза, обескровленное лицо и запекшийся комок грязи на виске. На левом виске.
Что же делать? Молва давно, и не без оснований, сводит этого человека с Елышевым. И, значит, та же молва способна приписать ему это убийство: сведение личных счетов — причина самая очевидная. Глубокой ночью, здесь, на кладбище все между ними могло произойти. Попробуй докажи, кто прав, кто виноват. Елышев сжался, словно под пристальным, в душу проникающим взглядом прокурора Привалова.
С какой целью? Просто выследить? А может, выслеживал Надежду? Но для ревности он не дал Петрушину никаких оснований. С Надеждой покончено раз и навсегда. Если кто-то другой и есть у нее, то не он же, не Елышев. Неужели она успела кого-то завести, а Петрушин заподозрил старшину?
Как человек военный, Елышев твердо знал, что в подобных случаях к мертвецу лучше всего не прикасаться.
Бегом он пустился на проходную. Поскользнувшись, чуть не упал на мощеной мостовой, едва удержал равновесие.
— Что там, а? — отскочил от окна навстречу вбежавшему старшине солдат.
Елышев не ответил. Схватил трубку телефона, соединявшего с дежурным по части.
— Товарищ капитан, разрешите доложить? Труп на заборе. Ну да, мертвый человек. Не на нашем заборе, на кладбищенском. Пьяный? Не знаю, не принюхивался, но — мертвый, точно. Только что обнаружили. Как? Увидели в окно. Светать же начало. Есть!
Елышев положил трубку и внимательно посмотрел на солдата. Посмотрел с надеждой. Будет ли тот молчать? Собственно, он ведь ничего и не знает. Знает только, что около полуночи Елышев отлучался минут на сорок. А вообще-то какая разница… Пусть и не молчит. Как хочет, так пусть и поступает.
— Мне-то как быть? — вдруг спросил солдат. — Как скажете, так и сделаю.
— Поступай, как положено. Если спросят, к чему врать.
— Лучше пусть будет, что вы никуда не ходили, — сказал солдат. — Это ж когда было. К делу не относится.
Елышев набрал помер телефона милиции. Ему быстро ответили.
— Звонят из Красных казарм. Тут у нас, напротив КПП, мертвый на заборе. На заборе кладбища. Ничего я больше не знаю. Точно, что мертвый. Видно же сразу.
Опустил трубку на аппарат и почувствовал усталость. Не от того, что ночью даже не вздремнул, а какую-то непонятную, обволакивающую усталость, граничащую с безразличием. Не столько ко всему окружающему, сколько к самому себе.
Как же так? Неужели на месте Петрушина мог — или должен был? — оказаться он? Кто-то хотел этого, но не удалось? Петрушин хотел, но не вышло? Почему у него не вышло? Кто-то помешал или что-то помешало? Ревность — это постыдная глупость, как сказал бы доктор Рябинин, она — от неверия человеку. Но скольких людей погубила ревность! Так уж повелось на земле с незапамятных времен. Только при чем тут он, Елышев?
Дежурный офицер буквально ворвался в комнату, с порога зашумел:
— Только этого нам не хватало! Ты что, знаешь его? Идем. Показывай!
Капитан шумел, но сам понимал, что ни в чем не виноват старшина и что если бы он сам оказался на месте Елышева, то, конечно, поступил бы точно так же: пошел, проверил, доложил дежурному, вызвал бы милицию.
ebooksa