Все, что мы когда-то любили

22
18
20
22
24
26
28
30

Но все оказалось не так. Красавица Амалия давно в списке старых дев. Казалось бы, повезло Анне. И вот такое несчастье… За что им все это? Они же хорошие люди, честные и работящие. Они никому не делали зла. Не брали чужое. Не завидовали. Нет никакой справедливости, нет и не будет. Жизнь – коварная штука, она это знает.

Амалия, разумеется, разорялась, обзывая сестру разными словами: и дура, и идиотка, и чокнутая. «Марек твой сгинет через неделю. И его семья не признает урода – зачем им урод в их красивой и респектабельной жизни?» Предрекала полное одиночество: «На меня не рассчитывай, помогать не стану, уволь! Мать стареет. Твоя свекровь? Не смеши! Останешься одна и вспомнишь, что все говорили!» На племянника глянула и брезгливо скривилась. У Анны оборвалось сердце: значит, такую же брезгливость ее Мальчик будет вызывать у всех: у родственников, знакомых, прохожих. На него будут смотреть как на бородавчатую жабу, таракана или червя. Его никто не будет жалеть. И ее тоже – что это за женщина, которая родила такого уродца? Сердобольные люди начнут причитать, а злые – плевать им вслед: зачем такому жить на этом свете? И то ужасно, и это… Она помнила, как когда-то на их улице жила женщина с ребенком-дауном. Бедняга родила без мужа, и было ей слегка за сорок. Боже, сколько ее обсуждали! Обсуждали и осуждали. Мол, так ей и надо, наверняка родила от женатого! Шипели ей вслед, как змеи. Кривили физиономии, награждали эпитетами: и урод, и дебил, и зачем таким жить. И, что самое интересное, сбежавшего папашу никто не осуждал, все осуждали несчастную мать. «Сбежал? И правильно сделал! А кто бы на его месте не сбежал? Такой позор!»

Анна холодела от этих разговоров – как они могут? В чем вина несчастной матери? В том, что она захотела ребенка? А в чем виноват бедный ребенок? Завидев несчастную пару, мамаши хватали здоровых детей и разбегались. А мальчик-даун, улыбаясь светлой и странной улыбкой, печально смотрел им вслед. Через пару лет мать с мальчиком уехали. Говорили, что на глухой хутор, туда, где никого нет. Нанялась работницей к фермеру, а когда тот овдовел, вышла за него замуж и стала хозяйкой.

«Вот вам! – торжествовала Анна. – И закройте свои поганые рты!»

Значит, и им надо уехать? А что, это мысль: купить маленький домик на краю света, завести козу и кур, посадить огород, развести цветы и жить как им хочется. И никто не укажет пальцем на ее сына, никто не покрутит пальцем у виска в ее сторону. Но врачи, медицина… Да и вряд ли Марек захочет уехать. И имеет ли она право так распорядиться его судьбой? Ему светит хорошая карьера, в городе театры и кинозалы, Марек франт и любит одеваться. У него есть друзья. И, наконец, родители, нездоровая мать, которую он не оставит. «Какое счастье, что у нас есть наш домик, – думала она. – И сад, где Мальчик будет гулять! И совсем необязательно выходить с ним в город и болтаться среди людей».

Свекровь не появлялась, как будто ее не было. Свекор в палату не зашел, но передал огромный торт и скромный букет нарциссов. К букету была приколота короткая записка: «Анна, держись! Мои сожаления». «Бред, – возмутилась она. – Как будто я кого-то хороню! – И тут же мысленно поправилась: – Ну если только себя…» Но, отругав себя последними словами, эти дурацкие мысли тут же выкинула из головы – еще чего, совсем спятила!

Их выписывали через две недели.

Накануне в палату со скорбными лицами зашли врачи, сообщив, что больше ничем помочь не могут. «Ищите специалистов, в роддоме их нет. Да, есть специальные отделения в детских больницах. Ну, вы и сама разберетесь, пани Ванькович! – натужно и криво улыбнулся врач. – Вы женщина смелая, даже отчаянная!»

Встречали ее Марек и мама, Амалия не пришла. Ваньковичи тоже не пришли, и, увидев одиноко стоящих маму и мужа, Анна расплакалась. Выходит, родители мужа считают виноватой ее, и они сразу дали понять – такой внук им не нужен.

Мальчика положили в коляску, покрытую кружевным пологом, который вышила мама, и медленным шагом пошли домой – идти было недалеко, каких-нибудь полчаса, а Анне хотелось продышаться, пройтись, хотя бы на полчаса дать себе передых.

Она понимала: дальше начиналась борьба. Понимала, но не представляла, что ее ждет, какая у них начнется жизнь, что с ними будет.

Зайдя в свой дворик, Анна улыбнулась – какое счастье! Какое счастье – этот сад, свитое на крыше гнездо, щебет стремительных ласточек, коричневая бабочка, усевшаяся на спинку скамейки и нервно подрагивающая шоколадными бархатными крылышками. И любимая скамейка с зеленой потертой подушкой, старый плед в шотландскую клетку. И запахи, запахи! Невозможные запахи любимого сада и надежды.

В доме привычно поскрипывали полы, и Анна удивилась их чистоте.

– Это Амалия, не я, – улыбнулся Марек. – Ты слишком хорошо обо мне думаешь! Два дня мыла, оттирала и костерила тебя. Ну ты знаешь ее язычок!

На кухне пахло бульоном и пирожками, и Анна поняла, что сильно проголодалась.

Мальчик спал, и, осторожно вынув из коляски, его положили в детскую кровать. Боже, каким он показался крошечным – просто потерялся в обычной детской кроватке.

После обеда измученную Анну разморило и потянуло в сон – от ощущения дома, от маминой вкусной еды, от присутствия Марека, от родных запахов, от свежести сада, заползающей в приоткрытые окна. Она дома, она рядом с ним! И они так любят друг друга.

Анну отправили спать. Уснула она моментально, не успев ни о чем и подумать. Когда она проснулась, за окнами было темно. Господи, сколько же она проспала? Глянула на часы – четыре. Как там Мальчик? В доме было подозрительно тихо, и Анне показалось, что это страшная тишина. Отчаянно забилось сердце, и она, вскочив и одернув платье, бросилась в детскую. А на пороге застыла – перед ней предстала идиллическая картина. На диване спал Марек, а рядом, под его рукой, их сын. Их Мальчик. Анна села напротив и тихо заплакала. Ее мальчики, ее дорогие, любимые мальчики…

* * *

Наутро Марек сообщил, что после процедур он отправляется в аутлет.

– Подарки, то, сё. – Он смущенно отвел глаза. – Ты же знаешь, как у нас все дорого.