Первая русская царица

– Во главу похода возьми Сильвестра, а в охрану возьми Адашева и старшего рынду. Мне некогда.

Царица вовремя отошла к окну, иначе нахлынувшие слезы пояснили бы многое ее любимому, которому приходилось решать в это время вопрос: как ему быть с Глинским? Колокол-то упал недаром.

Глава V

Иоанн Васильевич продолжал томиться вопросами: какую беду предвещает падение колокола, с какой стороны ее ждать? Со стороны бояр, орды, ляхов? На эти вопросы мог дать правдивый ответ только вещий псковской юродивый Николка Салос, пользовавшийся в красных рядах большим уважением. Псковитянки стояли горой за него, хотя мужская половина сильно подрывала к нему доверие. Особенно поносили его пьяницы. Не отличаясь и сами чистым обликом и исправной одеждой, пьяницы провозгласили громко Салоса кудластым, немытым и нечесаным чучелом, от которого разит берлогой медведя после зимней лежки. Упрекали его и за великое нахальство, за которое других исполосовали бы батожьем. А все-таки лохмотья, которыми он кое-как прикрывал свою наготу, служили псковитянкам своего рода предметами поклонения. Усердие их подогревалось тяжеловесными и звонкими веригами.

Николка обитал, как тому и полагалось в то время, в пещере, вырытой в известковой скале на берегу реки Великой. Пещеру вырыли псковитянки одними своими ногтями, без помощи каких бы то ни было орудий. За три года неустанной работы они изготовили довольно пространное логовище. Они же настояли впоследствии перед властями, когда Николка умер, похоронить его на паперти Гавриловской церкви, рядом с гробницей князя Довмонта. На этой паперти Николка при жизни юродствовал.

Его ореол ясновидца поддерживался исключительно тем, что он дерзил и перед знатными не меньше, чем перед мизинными людьми. У него установилось правило спрашивать при посещении его Иоанном Васильевичем: «Скольких задавил сегодня молоденцов? Душеньки их все по дороге на небо вспрянули, но прежде перебывали у меня с жалобами на твое бессердечие!»

– Ну, правосудный, покайся! – чуть ли не вопил юродивый, когда Иоанн Васильевич встал теперь перед его логовищем. – На небе ведут книгу твоего жития, и уже там записано, что ты уничтожил данные псковскими князьями судные грамоты, а своей не дал, поэтому наместники твои творят худо!

Видимо, громовая речь юродивого была не по душе Иоанну Васильевичу, но он еще ни разу не стукнул посохом оземь. Юродивый продолжал свое обличительное слово:

– По младости ты и сам не знаешь, на кого тебе опираться – на боярство или мизинных людей. Вот и теперь: первым делом побывал у первого в Московской земле душегуба, у нашего наместника, у Глинского, а чего ради? Вот сейчас провезли мимо меня убитого тобой зверя, а того не знаешь, что это не зверь был, а посланный с неба праведник. Оттуда судьи небесные прислали праведника для твоего испытания: сколь ты есть кровожаден.

Иногда и псковитянки не дослушивали до конца речи юродивого, до того они были загадочны, что никто не мог добраться до их заветного смысла. Иоанну Васильевичу некогда было разбираться в речах Николки, и он внушительно стукнул оземь посохом.

– Ты мне лучше поведай…

– Знаю, знаю! – поторопился Николка обнаружить свои сверхъестественные дарования. – Ты пришел дознать, чего Московской Руси ожидать от падения колокола? Чего ожидать? Доброты от тебя она не дождется. Еще ясновидец Марк сказал, что если твой родитель покинет жену из рода Сабуровых и женится на Глинской, то от этого брака последует ребенок, который удивит весь мир своей лютостью.

Терпение Иоанна Васильевича кончалось. Ему хотелось стукнуть по голове юродивого железным наконечником посоха, но он удержался и перестал слушать его бредни.

– Приходи в Москву, там мы с тобой поговорим, приходи прямо к царским хоромам и скажи привратникам, что пришел по моему велению, там тебя оденут и приведут в человеческий вид, а без того не смей показываться царице на глаза.

Но юродивый не унимался:

– Царский венец надел, учинил законный брак с девицей смиренномудрой и богобоязливой, и что же? Вместо богомолья и поклонов перед святынями отправился на рукопашный бой с праведником. Ох! Грозен ты будешь, царь Иоанн Васильевич, грозен!

Оставив Николку договаривать свою обличительную речь перед сгрудившимися псковитянками, царь велел направить его поезд в Москву и гнать коней во весь дух. Конные стрельцы едва успевали за его возком, колокольцы и бубенчики вызванивали и тарахтели во всю мочь, так что Москва услышала царский поезд прежде, чем показалась пыль по дороге. Впрочем, и на колокольнях не прозевали царский поезд.

Все население царицыной половины было глубоко убеждено, что царь не замедлит появиться во дворце, где Анастасия Романовна так нуждалась в его ласковом слове. Со времени его отъезда она не знала ни минуты покоя и довольно наплакалась, припадая к плечам мамы. Однажды она даже выговорила чуть слышно: «Ничьей нет вины в моей горькой доле. Сама позарилась на величие царицы, вот теперь и лей горючие слезы!» Вместо утешения мама могла только ответить: «Пойди, умойся святой водицей!»

Возле Кремля царский поезд раздвоился. Половина его со слугами направилась к дворцу, а другая половина, головная, повернула к Благовещению, куда поторопился и митрополит в сопровождении хора певчих. Молебен служили на ходу и только у самого колокола возгласили царю многие лета.

Осматривая погрузившийся в землю колокол, Иоанн Васильевич спросил у митрополита: