Даже мама, узнав от царицы о великой заповеди в новом Судебнике «творить каждому свое дело прямо и бережно и беспосульно», скептически покачала головой и выговорила: «Нет такого дьяка во всем Московском царстве, чтобы он утруждался беспосульно».
Немало выслушали укоров и пастыри, от которых царь требовал, чтобы они «почистили христианство» и уничтожили сохранившиеся остатки старого язычества. Духовному сословию пришлось не по сердцу и запрещение покупать новые вотчины без царского разрешения. Царь справедливо опасался перехода всей земельной частной собственности в обладание монастырей, переманивавших к себе бродячих хлеборобов. Келейники, заселявшие леса и пустыни и заводившие под предлогом спасения душ всякие притоны, были признаны собором тунеядцами-бродягами. Кроме того, служители «олтаря» обвинялись в нарушении правил благочестия, а черному духовенству было указано на нетерпимый разврат в монастырях. От всего духовенства собор требовал примерной жизни, которой следовали бы и миряне.
Духовное сословие смиренно подчинилось осуждению собора, зато бояре затаили к Стоглавнику крайнее нерасположение. С уменьшением их власти сокращались и доходы. Простые люди ликовали, но они ждали обещанного уже закрытия пыточной избы и уничтожения Разбойного приказа. Кое-где послышался даже призыв взять пыточную избу силой, разнести ее по бревнышку, без чего Семиткины да Скуратовы извратят-де царскую волю.
Такое настроение умов не укрылось от мамы, которой почудилось, что виновник нарождавшейся смуты не кто иной, как Лукьяш. Он никогда не стеснялся проявлять и ненависть и презрение к деятельности пыточной избы. Мама призвала его к себе на суд и после участливого допроса потеребила довольно старательно остатки его кудрей.
Заодно она тут вспомнила о своем открытии: в комнате царицы она увидела две восковые, очевидно, заговоренные на любовь свечи. Заговорены они были тем, что в их фитилях виднелись вплетенные волосинки. Опытный глаз мамы определил, что волосинки эти были взяты из оческов царицыных кос и что этот заговор устроен непременно Лукьяшем. Он не оправдывался и только просил у мамы прощения.
Обнаружив заговорные свечи, мама удалила из опочивальни всех постельных боярынь за их небрежность в хранении оческов из царицыных кос. Она сама занялась уборкой головы своей любимицы. Оправляя теперь на ночь косы царицы – по ночам заговоры считались более действенными, чем дневные, – мама сообщала в опочивальне все собранные за день московские новости.
– Молебны Москва служит о твоем, царица, здравии, – рассказывала она доверительно своей Насте. – Но только перед Творцом стоят на коленях одни простолюдины, а в боярских усадьбах хотя бы колокольчик звякнул…
– Почто молебны, ведь я здорова?
– А это в благодарность за Стоглавник. Не будь тебя в царицах, не быть бы и Стоглавнику – так говорят во всех торговых рядах. Всем ведомо, что ты привела царя к правосудию.
– И кто это распространяет такие небылицы?! Где же мне было научиться государственному управлению?
– А в Писании что сказано? Там сказано, что Господь умудряет и младенцев. Когда родился мой прадедушка в самый Христов день, так он не успел еще попользоваться и каплей молока, как вымолвил: «Христос Воскресе!» Теперь то Лукьяш втолковал…
– Так это Лукьяша причуды? Несчастный! Он сам себе роет яму. Христом Богом прошу тебя, мама, просвети его, надоумь, скажи, что Иоанн Васильевич во гневе жесток и не посмотрит на наше молочное родство. Ты, мама, знаешь, что у меня нет таких коварных улыбок, которые так пленяют мужской пол. Лукьяша я не вызволю, и хотела бы, да не смогу, а пребывание его в пыточной избе… сведет и меня в могилу.
– Ох, вышел он из моей воли. Ты сама сказала бы ему.
– Пусть зайдет как-нибудь в золотошвейную; там есть его сродницы, да чтобы, увидев меня, не падал на колени и не целовал бы мой подол. Царица я ему или нет?
– Скажу, скажу. А ты будь здорова и невредима. Думается, что вскоре придет Иоанн Васильевич порассказать, как ему собор слуг Божиих. Да хранит тебя…
Иоанн Васильевич явился в опочивальню супруги с чувством полного душевного удовлетворения, сквозившим на его лице и в величаво-снисходительном взгляде на все происходящее.
– Ликуй и радуйся, чаровница моя! – приветствовал он супругу, почтительно склонившуюся перед ним. – Все выполнено, что ты много раз напевала мне своим медоточивым голоском.
– Дозволь прежде попотчевать тебя, мой любый, свежим медком, – заторопилась Анастасия Романовна подать супругу ковш уважаемого им напитка, но ковш так задрожал в его руке, что ничего и в рот не попало, все выплеснулось на пол. Дело в том, что в эту минуту послышался колокольный набат, а в окна стали видны клубы черного дыма со стороны пыточной избы.
Оставив половину царицы, Иоанн Васильевич приказал собрать дежурные отряды стрельцов и во главе их направился спасать от народной ярости пыточную избу и ее хозяев. Если бы ринувшиеся стрельцы опоздали на минутку, то Семиткину, попавшему уже в цепкие руки, не миновать бы народного самосуда.
– Какая ошибка! – шептала про себя Анастасия Романовна, наблюдая из Кремля за полыхавшим пожаром. – Господи, надоумь его, просвети, иначе не избежать ему прозвания Лютого. Не участвовал бы в поджоге Лукьяш, от него станется!..
ebooksa