В самый разгар истребления новгородцев перед царем предстала скорбная фигура Анастасии Романовны. Покойница бросала в реку Волхов, куда по приказу Иоанна Васильевича кидали тысячи людей, один за другим терновые венки. Утопавшие хватали их и опускались в мрачные воды реки.
После этого явления Иоанн Васильевич прекратил разорение Новгорода.
Из Новгорода царь отправился в Псков. Псковитяне, услышав о скором его приезде, приготовились к смерти; на площадях происходило всенародное прощание. Церкви были открыты для молитвы.
Его возок напоминал походную моленную. Внутри возка были повешены четки, образки, кресты; по сторонам висели взятые из дворца иконы святой мученицы Анастасии. Вероятно, на одной из них показались слезы, так как Псков был поражен в час приезда царя веселым перезвоном. Кроме того, опричники и дружинники суетились на улицах, выставляя столы с хлебом-солью и медвяной брагой.
Прямо с дороги он направился в храм Троицы, побывал у какого-то юродивого и порадовал собравшихся на поклон к нему знатных горожан сердечной речью: «Воины, притупите мечи ваши о камни! Да перестанут казни!» От великого изумления псковитяне хватались за головы, как бы спрашивая себя: да на плечах ли они?
Зато по возвращении царя вся Москва облилась кровью. Сотни трупов полегли на площадях и улицах под ножами разъяренных опричников. Опричники славили правосудие монарха и в восторге вопили: «Гайда! гайда!»
Однако в своих хоромах Иоанн Васильевич видел, что обе иконы великомученицы Анастасии плачут. Он негодовал и уже был готов исполосовать иконы ножом, как перед ним возникло грозное облако, нагнавшее на него панический ужас.
Только к исходу ночи, когда чуть ли не в пятидесятый раз прошел свои длинные четки в покаянных помыслах и молитвах, он немного успокоился и распорядился пригласить к себе жившую теперь в кладбищенской сторожке маму покойной царицы.
Мама явилась в монашеском одеянии, без страха, хотя в эту пору не было в Москве и младенца, которого не пугали бы именем царя.
– Чем, государь, я провинилась пред тобой? – спросила она спокойным голосом.
– Ты ничем не провинилась, а только мне хотелось вот о чем спросить тебя. Когда была жива покойница Анастасия, твоя любимица, плакали ли при каких-нибудь обстоятельствах вот эти иконы, которые ты видишь?
– Они рукотворные, писанные, как ты повелел, обыкновенными мастерами, почто же им было плакать? Будь они чудотворные… то заплакали бы!
– А почему же они теперь плачут, и часто?
– Про то не ведаю, государь, а только так, своим старушечьим разумом… рассуждаю, что они как будто и вовсе не плачутся.
– Сам видел сколько раз!
– То не они плакались. То вздрагивала, государь, твоя совесть, когда ты творил такое… нечеловеческое… все-то тебе казались изменниками да изменниками… одних отдавал опричине, других Малюте, а эти и рады пролить кровь христианскую. Злодеи они, вот что!
– Так ты думаешь, что иконы не плачут?
– Нет, не плачут. Твоя совесть плачет, это верно, она вздрагивает. Суди меня, государь, по твоей великой власти, а я говорю по своему простому разумению.
– Так ты думаешь, что иконы не плачут? – переспросил Иоанн Васильевич. – Если так, то возьми их себе, дарю тебе на память о твоей любимице, мир ее праху!
Восхищение мамы от этого милостивого подарка было так велико, что она поцеловала руку Иоанна Васильевича и, обернув иконы в чистый платок, поспешила с ними в свою кладбищенскую сторожку.
ebooksa