Полнолуние

Мяскичеков вытряхивал из за шиворота бетонное крошево и тер грязными кулаками глаза:

— Вот ублюдки то, вот ублюдки…

За стеной надсадно стонал кто то из пленных боевиков.

«Старший лейтенант Мяскичеков, вы храбро выполнили свой долг. Вы представлены к правительственной награде орден Красной Звезды. Уничтожьте немецких шпионов и выходите. Уничтожьте пособников империализма и выходите…» — надрывался репродуктор.

На это теперь уже окончательно контуженный спецназовец лишь глупо ухмылялся и, стирая с ушей кровь, хлопал по ним ладонями, пытаясь найти хоть какой то отклик в лопнувших барабанных перепонках. Манфред отбросил в сторону искореженный «маузер курц» и подхватил автомат Мяскичекова. Обжегся о горячий ствол, чертыхнулся, помотал гудящей, тяжелой головой и, высунув оружие в амбразуру, дал длинную очередь, не предполагая куда нибудь попасть. Так, в белый свет.

Татаринов умолк.

Атакующие снова оживились, замелькали среди деревьев. Активизировались снайперы. Их пули внутри бункера противно шмякались в бетон над дверью, разбрасывая вокруг фонтанчики жесткой крошки.

Зазвонил телефон. Манфред, дотянувшись, снял трубку:

— Хольм, как ты?

— Плохо, у меня перебиты обе ноги. Мои ребята смылись в нижний ярус. Если солдаты опять полезут в атаку, я не удержусь… У меня там, в рюкзаке, я захватил тогда…

— Хольм, дружище, мужайся! Мы гибнем не напрасно! Взрывай это чертово оборудование, взрывай, Хольм! — У Манфреда вдруг дрогнул голос, но он сдержал приступ волнения.

— Будь оно все проклято! — В трубке что то стукнуло. Видимо, Фритц, бросил ее мимо телефона. Было слышно, как он яростно ругается. Наконец откуда то издалека донеслось его облегченное, почти радостное: «Все!»

Гулко, мощно ударил взрыв в недрах центрального бункера. Прошло несколько томительных минут. Солдаты продолжали приближаться. Один из них, осторожно подкравшись к огневой точке Фромма, кинул в молчащую амбразуру подряд три гранаты. Потом еще полил дымящиеся внутренности колпака автоматным огнем. Над центральным бункером опять повисли «Крокодилы». Сквозь шум рассекающих воздух лопастей послышались крики команд и бряцание амуниции. Спецназовцы высаживались на земляной накат бункера.

Снова зазвонил телефон:

— Сдавайтесь, наши подразделения уже внутри объекта. Ваш товарищ сдался, и сейчас ему оказывается квалифицированная медицинская помощь. Я, подполковник КГБ Татаринов, гарантирую вам жизнь.

— Чтоб ты сдох, чтоб ты… А, что теперь говорить! — Манфред швырнул телефон об стену. Он разлетелся на множество черных черепков.

— Всем вниз, Фромм, Иван, скорее! — Манфред схватил рюкзак Фритца, автомат и помог подняться ослабевшему спецназовцу: — Уходим вниз! В этих галереях еще можно продержаться до темноты. А там как бог даст.

Он напоследок приложился к амбразуре, намереваясь убавить пыл наступающих, которые уже должны были находиться совсем близко, но вдруг замер, пораженный. Солдаты теперь никуда не бежали, а устало сидели на пожухлой траве, курили. Для них бой, похоже, закончился.

Санитары ходили среди раненых, осматривали убитых, звали солдат с носилками. К бункеру шли два человека. Высокий толстый мужчина в прекрасно сшитом костюме, белой рубашке и пурпурном галстуке и маленькая сутулая женщина, несущая в поднятой руке белый носовой платок…

— Начальство, видать, — сам себе сказал Мяскичеков и почему то потрогал глухие уши.