– Думаю, в данный момент мама немного важнее, чем ты с твоим вечным эгоизмом.
– Я не могу. У меня ревматизм.
– Не такой уж и ревматизм, раз ты то и дело бегаешь в магазин за выпивкой.
– От тебя ведь ничего не дождешься.
– А ты хоть раз что-нибудь сделал для мамы?
– Твоя мама никогда ничего от меня не хотела.
– И ты, конечно, понятия не имеешь почему? Не помнишь, как кряхтел и охал, когда она просила бросить в корзину для белья твои же собственные грязные трусы?
– Уж такой я уродился, поздно меня воспитывать. Не учи ученого.
– Господи, какой же ты… чурбан.
«Чурбан» в устах Афры прозвучал весьма непривычно.
Что-то все же уцелело от прежней прелестной, бойкой Афры, но оно глубоко спрятано под злостью и горем ее бездетности.
Мое безразличие, конечно, не помогло ей, а моя сакраментальная фраза «Ах, оставим эту тему!» многое разрушила.
В самом деле, в последнее время я иногда занимаюсь самоанализом.
Я не испытываю к ней неприязни. Она раздражает меня, а я ее, и мы оба всячески стараемся не выходить за рамки приличия. И предпочитаем держаться подальше друг от друга.
То, что мы по-разному смотрим на многие вещи, тоже не спасает положения. Ей нравится йога, мне – гольф. Она включает программу «Вся Голландия печет», а я – «Студио Спорт». Она любит балет, я – поп-концерты. Ей по душе Дренте, мне – Италия. Она умеет загружать в телефон всякие полезные приложения, я – компьютерный дебил. Она может, например, пользуясь пультом дистанционного управления, подогревать сиденье унитаза. Я могу помочиться в него с большого расстояния.
27
– Садись, Артур. – Господин Хертог всячески старался изобразить благодушие и непринужденность.
– Все-таки прекрасный у вас стол, – сказал я, чтобы немного облегчить ему задачу.
– Да, настоящий орех. Хочешь кофе?
– Нет, спасибо. Я только что пил. – Я не прибавил, что после второй чашки кофе из его автомата меня бы стошнило.