Живи и давай жить другим

22
18
20
22
24
26
28
30

– Думаю, в данный момент мама немного важнее, чем ты с твоим вечным эгоизмом.

– Я не могу. У меня ревматизм.

– Не такой уж и ревматизм, раз ты то и дело бегаешь в магазин за выпивкой.

– От тебя ведь ничего не дождешься.

– А ты хоть раз что-нибудь сделал для мамы?

– Твоя мама никогда ничего от меня не хотела.

– И ты, конечно, понятия не имеешь почему? Не помнишь, как кряхтел и охал, когда она просила бросить в корзину для белья твои же собственные грязные трусы?

– Уж такой я уродился, поздно меня воспитывать. Не учи ученого.

– Господи, какой же ты… чурбан.

«Чурбан» в устах Афры прозвучал весьма непривычно.

Что-то все же уцелело от прежней прелестной, бойкой Афры, но оно глубоко спрятано под злостью и горем ее бездетности.

Мое безразличие, конечно, не помогло ей, а моя сакраментальная фраза «Ах, оставим эту тему!» многое разрушила.

В самом деле, в последнее время я иногда занимаюсь самоанализом.

Я не испытываю к ней неприязни. Она раздражает меня, а я ее, и мы оба всячески стараемся не выходить за рамки приличия. И предпочитаем держаться подальше друг от друга.

То, что мы по-разному смотрим на многие вещи, тоже не спасает положения. Ей нравится йога, мне – гольф. Она включает программу «Вся Голландия печет», а я – «Студио Спорт». Она любит балет, я – поп-концерты. Ей по душе Дренте, мне – Италия. Она умеет загружать в телефон всякие полезные приложения, я – компьютерный дебил. Она может, например, пользуясь пультом дистанционного управления, подогревать сиденье унитаза. Я могу помочиться в него с большого расстояния.

27

– Садись, Артур. – Господин Хертог всячески старался изобразить благодушие и непринужденность.

– Все-таки прекрасный у вас стол, – сказал я, чтобы немного облегчить ему задачу.

– Да, настоящий орех. Хочешь кофе?

– Нет, спасибо. Я только что пил. – Я не прибавил, что после второй чашки кофе из его автомата меня бы стошнило.