Коварная ложь

22
18
20
22
24
26
28
30

– Эмери, – Нэш указал подбородком на коридор. Он умудрился превратить мое имя в требование. Как только мы дошли до лифтов, он быстро заговорил: – Ты не ошибаешься, я – не хороший человек. Я не делаю ничего хорошего. Если я и придержу дверь открытой для тебя, то только для того, чтобы взглянуть на твою задницу. Если я делаю тебе одолжение, то лишь потому, что ожидаю того же взамен. Если я тебя кормлю, то только потому, что предпочитаю иметь дело с твоей тощей задницей, чем с гневом мамы. Чем скорее ты это поймешь, тем лучше.

Но в этих словах не было ничего особенного. Беззубый хаски, грызущий любимую игрушку. Казалось, ему было неловко от идеи накормить меня, и я едва не рассмеялась. Копнуть глубже, и все, что он делает, – бросает деньги на мои проблемы со своим фирменным упорством.

Полная противоположность младшему брату, который обычно угощал меня обедом за свой счет так, что мне не казалось, будто я принадлежу ему, и он никогда не заставлял меня чувствовать, будто принятие его щедрости будет стоить мне души.

Медленно покачав головой, я выиграла время, чтобы сформулировать адекватный ответ.

– Мой отказ принимать твою еду – это не отвращение к добрым жестам, все это связано с тем фактом, что мне не нужны твои сотни долларов на питание, дорогой лосось или еда навынос весом в сорок восемь унций, которая может прокормить десять семей, – мои обутые в конверсы ноги шагнули ближе к его мокасинам от Сальваторе Феррагамо, – деньги не решают всех проблем, включая мои. Иногда я не узнаю тебя, Нэш. Это тебя не пугает?

Я поразила его.

Молния прямо в пустую полость, где должно было быть сердце.

Старый Нэш когда-то оставался без еды, чтобы избалованная Уинтроп могла пообедать. Он никогда не просил о благодарности, никогда не стыдил меня моей дрянной матерью и никогда не заставлял меня принимать его благотворительность.

Он оставлял мне записки, потому что мой тоскующий взгляд следил за записками Бетти всякий раз, как Рид, бегло взглянув, выбрасывал их. Однажды я даже вынула одну из мусорки, принесла домой и представляла себе, будто Бетти – моя мама и она написала эти слова для меня.

Нэш застукал меня, когда я прятала ее под скамейкой в центре лабиринта – параноидальная Вирджиния нашла бы записку и разорвала бы ее пополам. Опершись о железную лопату своего отца, он посмотрел в мое виноватое лицо и протянул руку в перчатке.

Мои дрожащие пальцы уронили записку ему на ладонь. Я молилась, чтобы он не выбросил ее. Вместо этого он одарил меня взглядом, которого я не поняла, и сказал, что щель под статуей Геры – лучшее место для тайника.

Если бы этот Нэш подошел ко мне сейчас с коричневым бумажным пакетом и запиской, написанной им, я бы с улыбкой на лице проглотила бутерброд с арахисовым маслом и желе и перечитывала бы записку снова и снова, пока та не запечатлелась бы в моей душе.

Все это было завязано на гордости, но также это имело отношение и к чувству самосохранения.

Я отказывалась портить свои воспоминания о Нэше.

Его телефон зазвонил, выручив нас обоих. Иначе кто знает, до чего он дошел бы в своем стремлении накормить меня? Он пробормотал что-то о Сингапуре и оставил меня рисовать, пока остальные ели. Через час он так и не вернулся, но все остальные присоединились ко мне в создании макетов.

– Что он тебе сказал? – Руки Иды Мари летали над ее блокнотом. Она в восьмой раз расспрашивала меня о моем очередном споре с Нэшем. Вот только она не знала, что это был спор.

К тому же прошло столько времени, а мы уже некоторое время не спорили друг с другом. Если подумать, последний раз мы спорили в столовой. Или когда я выплюнула бутерброд ему на ногу, если это считается, а это не считалось, потому что:

А. С моей стороны это явно был не умный поступок.

Б. Меня смущало то, что я вытащила бутерброд из мусорного ведра и съела его.

Тайна, которую я унесу с собой в могилу.