Впереди Авангарда

– А вы по специальности кем работали и где? – крикнул Иван в толщу вещей.

– В Зарайске, – доложил мужик. – Оттуда мы. Я хлеб развозил на ГаЗоне с будкой. Ненавижу эту гадскую пахоту. В пять встаёшь, до двенадцати крутишься по городу. А с трёх до шести по второму кругу. Поддоны с хлебом сам таскал. Одуреть. Вечером ужинаю – ложка выпадает. Силы кончаются.

– А я на швейной фабрике вкалывала. Десять лет. Одурела вкрай! – крикнула его жена.

– Так там же механизмы одни. От чего уставать и дуреть? – усмехнулся Ваня.

– Ага, как же! – от женщины, пронзив массу предметов, упиравшихся от пола в потолок, до Ивана долетела струя эмоциональной ненависти швеи к её прошлой работе. – Вы попробуйте все десять лет на конвейере одну единственную декоративную строчку прошивать на штанах. Прямо на гульфике!

Прикинул Ваня и его передёрнуло.

– Другие есть просьбы, претензии? – спросил он и сделал шаг назад. – А то мне ещё ходить да ходить по домам.

– Нет. Всё прекрасно. Вот научимся из дома выбираться, тогда до самой его глубины полюбим коммунизм, – крикнул мужик.

– Так вы хоть пробуйте, – Ване стало смешно.

– Как пробовать, когда каждый день нам откуда-то всё несут и несут. Закидывают в окна, на чердак. И говорят, что отказываться нельзя. Коммунизм. Каждому по потребностям. От каждого по желанию и способностям, – женщина заплакала. – Так никто, блин, про потребности и не спрашивает. Прут всё подряд. Кроме водолазных костюмов. А мы с их помощью, костюмов этих, хотим пользу дать государству. Способности и желание есть!

Иван уже шел по мраморной дорожке к выходу из города. Радость куда-то пропала. Розы почти не пахли. Птицы только, заметил он, облетали деревья городские сторонкой. Не знакомые им были деревья. Наверное, поэтому.

– Что-то не так в нашей высшей ступени развития вывернулось, – думал он тускло. – Или мало чего-то. Или много, наоборот.

Не спеша, пытаясь как-то соединить рваные и противоречивые впечатления, шел он с докладом к Червонному-Золотову, управляющему коммунизмом, победившем в отдельно взятом колхозе.

Глава пятнадцатая

Мертвая петля

В храме-дурдоме имени Василия Блаженного, купца Садчикова, ныне гражданина Швейцарии, тяжелая как шкаф дубовая входная дверь вдруг стала открываться легко. Ещё вчера шнырявший туда-сюда контингент диспансера не успевал проскользнуть в узкую щель, которая неохотно образовывалась от тяги или толчка, и получал лёгкие телесные повреждения. А сегодня Ваня двумя пальцами потянул ручку и она распахнулась. За спиной Ивана на крыльце стоял главный санитар дурдома, списанный на сушу мурманский подводник Дмитрич, вернувшийся на родину, и радостно наблюдал за ходоками. На лодке он был ремонтником двигателя, поэтому придумал с похмелья гнетущего поставить к двери моторчик снаружи. С двумя тросиками и реле. Нажимает желающий выйти пальцем на дверь, реле замыкается, моторчик на крыльце крутится и тросик тянет дубовую тяжесть. С улицы вход облегчался так же. Потянул ручку, реле замкнулось, мотор потянул дверь на себя. Хорошо стало лжепсихам.

Дмитрич стоял возле мотора третий день и доводил по мелочам устройство до совершенства. Он был горд собой, что уже нарисовалось на лице, но мастер пытался глубокое удовлетворение собой скрыть и тщательно корчил всякие рожи, показывающие на мгновение его полное равнодушие к сотворённому. Ну, мол, сделал, да и сделал. Ничего особого. Руки-то не из задницы выросли.

Псевдопсихи стали бегать во двор чаще, гуляли от нужника до калитки под сенью берёз и тополей дворовых. Наслаждались.

– Ну, ты, Дмитрич, Кулибин! – похвалил подводника Иван. – Ещё вентиляторы поставь по всему храму. Дышать-то нечем. Сыро. Народ если и не свихнется головами по правде, то соплями всю святую обитель загадит однозначно. А это же в первую очередь храм. Потом уже диспансер. Неприлично получится.

Дмитрич кивнул и пожал Ване руку.

– Ты к протоиерею Симеону или к главврачу Афанасию, что, собственно, один хрен?! Он в трёх лицах единый и неделимый.