Дороги в горах

Клава шла по улице какой-то деревянной, не своей походкой. Когда за спиной, совсем рядом, со скрежетом заскрипели тормоза грузовой автомашины, она оглянулась. Шофер с бледным перекошенным лицом грозил из кабины кулаком и ругался. Девушка безразлично посмотрела на него…

Утром Клава наскоро побросала в чемодан свои вещи и поехала на вокзал. Сыпал мелкий холодный дождь.

Часть вторая

Глава первая

Более двадцати лет назад молодая сельхозартель «Кызыл Черю» приобрела в соседнем районе шестнадцать сарлыков. Полудиких животных с трудом отбили от основного стада. Когда поднялись на перевал, старый сарлык с длинными, свисавшими чуть не до земли космами на животе решительно устремился обратно в родную долину, где среди кустарника виднелись горбатые спины его собратьев.

— Куда? — закричал Сенюш Белендин, поспешно разворачивая коня.

Сарлык тряхнул кудлатой головой и побежал еще быстрей. Сенюш машистым галопом помчался ему наперерез. Сарлык, видя, что от преследователя не уйти, пустился на хитрость — начал ловко увертываться. Приостановясь, он пропускал мимо себя разогнавшегося всадника и нырял за деревья и камни. Но Сенюш не отступался, тут же, развернув коня, пересекал путь сарлыку. Неудача вызвала ярость сарлыка. Глаза его налились кровью, из горла вылетал угрожающий рев.

— Берегись! — закричали товарищи Сенюша, замирая в тревожном ожидании, а один сорвал с плеча ружье. Но Сенюш, кажется, ничего не слышал.

Сарлык остановился, пригнул голову, выставил кривые рога. Секунда, и он распорет коню живот, растопчет седока.

— Назад! Назад! — яростно закричал Сенюш.

Сарлык неожиданно сдался, повернулся и неохотно зашагал на перевал.

Как только сарлыков пригнали на место, заговорили о пастухе. Охотников взяться за непривычное дело не находилось.

— Звери… Волков легче пасти, — сказал колхозник, участвовавший в перегоне сарлыков. — Шибко дикие. Как тигры…

— Так уж и звери, — усмехнулся председатель. — Волки… Тигры… Сам слаб в поджилках. Так, что ли, Белендин?

— Ай, зачем тигры?.. Привыкнут… И понимать их надо, ага…

Сенюш упрямо смотрел на лампу, которая непрерывно мигала, будто задыхалась от едучего табачного дыма. Больше Сенюш ничего не сказал. Этой же ночью он повесил за спину ружье, сумку с продуктами и отправился в горы.

С тех пор Сенюш бывал в селе наездами. Летом, когда под палящим солнцем сохла трава, а неподвижный воздух кишел слепнями, Сенюш поднимался с сарлыками к белкам. В подоблачных высях трава была сочной, голубоватые ледники дышали прохладой. Но уже в августе клыки горных вершин начинали куриться снежной дымкой, а утрами на траву ложился искристый хрупкий иней, и Сенюш постепенно спускался с гор. В это время он чаще, чем когда-либо, навещал дом. Приезжал пастух обязательно в субботу, чтобы угодить на первый пар в баню. Мылся он долго, в старой шапке и рукавицах по нескольку раз взбирался на полок и немилосердно хлестал себя веником. После бани старик выпивал две-три чочойки араки[3], и его узкие глаза оживлялись, морщинистое темно-коричневое лицо, похожее на кору лиственницы, молодело, разглаживалось. Касаясь ладонью черных голов обступивших его внучат, Сенюш, довольно покрякивая, говорил:

— Не пойму, как мы раньше обходились без бани. Какая жизнь, а?..

— И теперь есть люди, которые боятся воды, — замечал Колька, младший, любимый сын Сенюша. — Говорят, вода счастье уносит.

— У них головы хуже бараньих. Как вода унесет счастье, а? Вода силу и молодость дает. Вот я. Помылся, легко стало, все равно что добытого курана[4] с плеч свалил, ага.