Последняя акция

Когда девушка вернулась к столу, Блюм со зверским аппетитом пожирал сандвичи и запивал их кофе, а Джо Дассен расписывал красоты Елисейских Полей.

— Французский язык способствует пищеварению, деточка, — с набитым ртом поучал Михаил.

— Я задерну шторы и зажгу свечу, — предложила она.

— Валяй, — согласился Блюм. «Подает кому-то знак, сука!» — догадался он. — Будешь суетиться, тебе ничего не останется, — предупредил он ее. — Я, когда голодный, забываю правила приличия. У тебя, кстати, кофе остынет. — Он вдруг зевнул. — Что-то в сон потянуло.

Она наконец села рядом, без аппетита съела сандвич и сделала несколько нервных глотков.

— Что случилось, деточка? Чем ты так озабочена? — совершенно сонным голосом спрашивал ее Михаил. — Знаю, знаю, не рассказывай, — цинично погрозил он ей пальцем, сладко зевнул и прикрыл веки. Она залпом допила свой кофе, закатила глаза и откинулась на спинку дивана. Не медля ни секунды, Блюм подхватил ее на руки и бережно уложил на кровать, заправленную узорчатым покрывалом с бахромой. В три прыжка он оказался у входной двери и открыл замок. С такой же быстротой вернулся обратно, схватил ее сумочку, достал зеркальце и пудреницу, после чего нырнул под кровать, на которой спала злоумышленница. «Сейчас я гляну на ваши растерянные рожи, ублюдки!» — воскликнул в сердцах Миша, смастерив из двух зеркалец перископ. Теперь, лежа под кроватью, он мог обозревать всю комнату. Не прошло и минуты, как входная дверь распахнулась и хрипловатый голос позвал: «Нина!» В комнату вошли двое. Первого, молодого, Мише удалось хорошо рассмотреть. Это был парень лет двадцати пяти, невысокого роста, в черной кожаной куртке, в старых потертых джинсах и в остроносых туфлях на высоком каблуке. Лицо парня можно было бы назвать красивым, если бы не шрам на правой щеке, причем это совсем не тот случай, когда шрам украшает мужчину, — он искажал форму глаза и опускал книзу уголок рта. Второго мужчину Блюм никак не мог сфокусировать в своем перископе, потому что тот все время стоял в дверях и кавказец заслонял его.

Войдя в комнату и обнаружив спящую Алену-Нину, парень смачно выругался.

— Он обвел вокруг пальца эту дуру!

— Я предупреждал шефа, что рыжий слишком крут, чтобы играть с ним в бирюльки! — вставил второй, и Мише показалось, что он уже где-то слышал этот голос.

— Он не мог далеко уйти. Беги наверх! — приказал кавказец. — А я к машине!

Они исчезли, а Михаил остался в своем логове. «Идиоты! — восклицал он про себя. — Если бы не страстное желание увидеть ваши рожи, мчался бы я сейчас в район озера Песчаного на вашем автомобильчике!» То, что Блюм никуда не уходил, а лежит под кроватью в комнате, до них не дошло, ведь входная дверь была открыта. К тому же такую наглость и хладнокровие трудно себе представить даже самому расчетливому человеку. Одного только он не рассчитал, о чем горячо сожалел, скрываемый бахромой узорчатого покрывала. Пистолет он позавчера запер в ящике стола своего сыскного бюро, от греха подальше, и ключ от ящика лежал у него сейчас в кармане брюк, но ключ не стреляет.

Они вернулись через некоторое время, запыхавшиеся и расстроенные неудачей. Миша на мгновение со спины поймал в перископе второго — внушительных размеров лысина с остатками седых волос над ушами, но парень вновь заслонил его.

— Что будем делать с девчонкой? — спросил тот, что со шрамом.

— Возьмем с собой, — ответил лысый, — за городом прикончим.

— Ты шутишь? Такая девушка! — искренне возмутился кавказец.

— Девушка хорошая, — согласился второй, — но больно уж засветилась!

Блюм быстро оценил ситуацию. Парень держал руку в кармане — в лучшем случае, нож. Лысый тоже вряд ли пошел на «операцию», не вооружившись. Миша подумал, если он выкатится сейчас из-под кровати и собьет с ног кавказца, то лысый его пристрелит.

Но если ему удастся встать на ноги и выбить у лысого пистолет, то уйти с девушкой, принявшей такую дозу снотворного, он все равно не сможет. От бессилия Блюм закусил манжет рукава, закатанного до локтя, и упустил момент, когда лысый подошел вплотную к кровати — он не успел поймать в перископе его лицо.

— Черт! — как от боли, вскрикнул лысый.

— Что такое?