— Юрочка, у меня опять началось, как тогда на репетиции, — кружится голова и колени дрожат… Хочу тебя! Сил больше нет!
— Успокойся! Он же может войти…
Она достала из холодильника недопитую бутылку коньяка и налила себе в кофе. Соболев от коньяка отказался. Лина выпила кофе залпом и налила опять, но уже без кофе, и повторила процедуру. Она села рядом с ним, прижалась к нему, как собачонка, и тихо произнесла:
— Юра, мне уже тридцать пять, и ты должен понять то, что я тебе сейчас скажу… Только не перебивай меня… И не отвечай сразу… — Ее глаза наполнились слезами. — Юрочка, милый, я прошу тебя — сделай мне ребенка…
«Только этого мне не хватало!» — испугался Соболев.
— Линка, я ничего не понимаю, — постепенно собирался он с мыслями. — Ты вышла замуж. У тебя за стеной — муж! А ты меня просишь о таком?
— Дурачок! — потрепала она его по волосам. — Я хочу ребенка от любимого человека, а не от мужа!
Он обещал ей подумать. Она с интересом выслушала его рассказ до конца. Он, конечно, не упомянул о пропавших девочках, а упирал в основном на то, что соскучился по настоящей режиссерской работе, а Авдеев, мол, его близко к себе не подпускает, хотя Сатрапова по телефону ему говорила о каких-то интересных проектах…
— Сатраповой позвонил, а мне и не подумал! — упрекала Лина. — А к Палычу даже не суйся — у него теперь реклама, и больше его ничего не колышет! Да и потом вряд ли он вообще станет тебе помогать.
— Это почему?
Кораблева, обхватив голову руками, смотрела в свою пустую чашку, а затем исподлобья взглянула на Соболева.
— У тебя что, Юрик, память отшибло? Ты забыл наш последний курсовой? Экий ты незлопамятный, дурашка! А вот Палыч вряд ли тебе его забудет.
Что правда, то правда, Соболев не был памятлив на дурное. Особенно когда это касалось людей, которых он некогда боготворил. Авдеев же просто завораживал Юру своим талантом, он не переставал восторгаться мэтром до пятого курса, до последнего курсового спектакля. К тому времени у Арсения Павловича окончательно испортились отношения с администрацией института. Его потихоньку выживали и в конце концов оставили всего одну группу. Отнять ее побоялись. Во-первых, последний курс — надо выпускать, а во-вторых, на спектакли этой группы собиралось всегда много народу и даже приезжали «почтенные гости», с которыми не хотелось бы портить отношения.
Авдеев, как всегда, явился за три дня до показа. По большому счету, ему уже было на все наплевать, и они втайне надеялись, что он одобрит все ими предложенное, но не тут-то было. Авдеев все зарубил. Даже соболевские наработки его на сей раз не устроили.
— Значится, так, — прикинулся он, по обыкновению, героем нашумевшего советского сериала, — я приезжаю в день показа за два часа. Вы прогоняете мне все, что сделали. Даю добро — показываем, нет — отказываемся от выступления. — С этими словами он удалился, ко всеобщему возмущению.
— Ведет себя так, будто мы ему чужие! — первой высказалась староста группы Жанна Цыбина.
— А что, родные, скажешь? — ехидно улыбнулась Верка Сатрапова.
— Да ты бы вообще, Верка, помалкивала! — прекратила дискуссию Жанка. — Пригрела на груди зверя, а зверь вконец озверел!
Все посмотрели на Веркину грудь и сразу поняли, почему «зверь озверел».
— Хоть бы подсказал что-нибудь, — развел руками Вовка Осьминский.
ebooksa