Мы живем рядом

Кое-где на полянах над дорогой уже останавливались на ночевку. Черные войлочные шатры быстро росли под руками женщин, хлопотавших с кольями, веревками и кошмами. Верблюды уже лежали, пощипывали жесткие колючки; дети бегали за курицами; красный тонкий огонек уже бежал по груде хвороста; синий дым подымался узким языком в холодном, ясном воздухе.

Проходили женщины, в ярко-красных шальварах, в ярко-красных накидках. Они были нарядные, и что-то хищное было в их мягких, упругих шагах, в позвякивании многочисленных браслетов, в резкости красивых ртов, в смелом разрезе глаз, в длинных, удивительно мягких ресницах.

— Вот так они и идут целыми днями, — сказал Сивачев. — Одно слово — кочевники. Это те же афганцы. Но они нездешние. Они не имеют земли здесь и приходят из Пакистана, идут почти к Аму-Дарье со своими стадами, а как повернет на холод, они уходят, как они говорят, кормиться солнцем опять на юг. Так всю жизнь и ходят эти Адамы и Евы.

— Жизнь здоровая, — сказал Кузьма Прокофьевич, — только уж больно дикая. Уж такая дикая! Посмотрите, так первобытные люди жили, никак не лучше.

— А правда, как же они живут? — спросила Вера Антоновна.

— Да как живут?.. Ну, семья есть, знакомые. Вот на дороге и дружат и ненавидят. И что им больше делать, кроме как идти, разговаривать, сидеть у костра. Чуть что — оружие в ход. Все вооружены. Свободу любят — это так. Сто лет, рассказывали, англичане с их племенами по ту сторону прохода воевали, не могли победить. У них упорство такое, что редко встретишь. Вот и собаки у них такие. Бросятся на машину и до тех пор готовы ее грызть, пока их не раздавят. Народ с характером!

— А как они, не опасны? — спросила Вера Антоновна.

— В каком рассуждении? Вы хотите сказать: могут ли напасть на нас?

— Да!

— Видите, сказать честно, лучше ночью между Лое-Даккой и Латабандом не ездить; в это время, когда они идут, мало ли что ночью бывает! Но, сколько я ни ездил, ни одного серьезного случая не было. Правда, позапрошлый год возвращались мы с товарищем Парамоновым тоже из Пакистана. Вечер застал в Лое-Дакке. Комендант советовал без конвоя не ехать. Ну, мы не послушались. Поехали. Действительно, есть тут глуховатые места. Смотрим — луна немного светила — поперек дороги цепь из людей. Ну, думаю, если они еще камней навалили позади себя, худо нам будет. Разогнал машину, дал сигнал, поревел как следует, расступились, пропустили, только вслед камнями похлопали. Проехали мы, как галопом проскочили. Говорят, это все-таки было покушение, за англичан нас приняли: англичан они не любят. У них даже поговорка есть: «Убить англичанина, как паука, — сорок грехов простится». Это от Столетней войны у них осталось...

Тут и Сивачев начал рассказывать всякие истории о бывших в горах случаях — большей частью смешных, — о неопытности и наивности путешественников и о том, что ушли те времена, когда здесь ущелье называлось ущельем тьмы и смерти, а теперь грузовики идут по этому ущелью, как по улице Горького, ну, не совсем, но в общем этому средневековью приходит конец, и с кочевниками в конце концов разберутся, закончил он свое философствование.

День между тем как-то посерел, когда они въехали в ущелье, о котором недавно говорил Сивачев. Выглянув из машины, Вера Антоновна увидела, что дорога стала совсем узкой, рядом река, за ней такие стены, что не видно неба, а по другую сторону гора, не такая отвесная, как напротив, но вся как будто сложена из громадных карнизов, выступов, балкончиков.

И как-то так получилось, что спереди, и сзади, и сбоку обнаружились верблюды. Кочевники, сопровождавшие их, хватали животных за веревки, продетые в их ноздри, и прижимали к камням; звери бросались на камни, пытались уйти с дороги, налезали друг на друга. Кочевники кричали так, точно проклинали кого-то, и наконец, когда один верблюд поскользнулся и упал перед машиной, ударившись боком о крыло, Вера Антоновна, с испугом и волнением наблюдавшая все, что происходит, закричала:

— Кузьма Прокофьевич, остановите машину! Остановите, вы же его задавите!..

Верблюд не мог подняться сам. К нему подбежали афганцы. Машина остановилась. Афганцы выравнивали верблюдов. Теперь шедшие впереди не жались к краю дороги, а смело переходили на противоположный край, наклоненный к реке, и закрывали проезд. Сзади напирали все новые и новые верблюды, их по очереди обводили вокруг машины. Прошло несколько времени, пока в караване все пришло в порядок. Упавшего верблюда подняли и поправили съехавший вьюк, а афганец, поднимавший его, ударил концом веревки по машине, как бы наказывая ее за беспорядок, внесенный ею в ущелье.

Кузьма Прокофьевич приоткрыл дверь машины и крикнул ему:

— Ихтият кун, беист! Это я ему сказал, чтобы он осторожней был и остановился, — пояснил он своим спутникам.

Афганец не понял его слов, подошел к машине и знаками начал просить дать ему закурить. Он так отчетливо указывал на папиросу, которую курил Слепцов, и на свой рот, что не понять было нельзя.

Нехотя Слепцов открыл перед ним коробку. Афганец неловко, засмеявшись своей неловкости, взял две папиросы и потянулся прикурить у Кузьмы Прокофьевича. Тут же он окликнул другого и, когда второй подошел, протянул ему папиросу, и тот долго прикуривал, сплевывая на дорогу. Затем подошли еще двое, и к ним присоединились еще трое, прогнавшие вперед своих верблюдов. Они показывали пальцами на машину, что-то говорили друг другу, потом один из них, с рыжими волосами и грубым лицом, точно вырезанным из цветного мыльного камня, указывая на всех, попросил папирос.

Кузьма Прокофьевич зло посмотрел на него, но Вера Антоновна сказала примиряюще, предчувствуя ссору: