– Как все? – дрожащим голосом спрашивает рыхлый господин, что давеча скрипел зубами во сне. – Почему все? Меня только вчера вечером доставили!
– Тут все почти вчерашние, – говорит ему дворцовый чиновник. – Позвольте, товарищ, то есть гражданин, а разве вы вызываете не по списку?
– Все выходь, все, – повторяет надзиратель. – Приказ пришел, камеры начисто освободить.
– Что он сказал? Освободить? – прикладывает руку к уху архиерей. Он глуховат.
– Как же, освободят они, – ворчит седоусый генерал с немецкой фамилией, которую я забыл. – Идемте, господа, пока прикладами не вытолкали.
Мы в коридоре. Он весь заполнен, людей выводят и из других камер. Мне становится менее страшно. Такую толпу расстрелять невозможно. Вероятно, собираются перевести в какое-то другое место. Может быть, в Кресты.
Мое предположение подтверждается. Во дворе нас делят на группы по двадцать. Кто-то знающий (интересно откуда?) сообщает, что столько человек помещается в кузов грузовика.
И точно, за воротами фыркает мотор. Первую группу гонят туда бегом, подгоняя отставших пинками.
Кричат:
– Живо! Живо!
Я вижу, как заложники лезут через борта машины. Старик в шинели без погон, но с красными генеральскими отворотами и лампасами на брюках замешкался. Солдат орет ему:
– Тебе штык в гузно ткнуть, превосходительство сраное?
Генерал болтает ногами. Его втягивают под мышки.
Грузовик отъезжает. Наполняют второй, третий, четвертый. Они тоже отбывают, фыркая и плюясь выхлопным дымом.
Ворота снова захлопываются.
Я вижу, что нас осталось четыре группы. Значит, грузовики отвезут тех и вернутся за нами.
Наша двадцатка крайняя, четвертая.
Я в первом ряду.
Человек из последнего ряда предыдущей группы оборачивается. Я вижу, что это Воронин.
– А, снова вы, – говорит он. – С недобрым утром. Кажется, всё? Доспорим на том свете?