– А Осип Менгден? Про него что-нибудь известно?
– Нет. Ныне он, вероятно, зовется Йозефом Менгденом. Полагаю, что субъект с подобными задатками в эти чудовищные времена себя еще проявит. Самое время для Менгденов… А госпожу Хвощову с дочкой, как я слышал, после реквизиции имущества «уплотнили» и, кажется, переселили в подвал. Так что вы продлили девочке жизнь, но ненадолго. Лекарство от густокровия теперь взять негде… Да и цесаревича, как вы знаете, на свете уже нет. Виной тому, правда, не гемофилия… Всё было напрасно, вся жизнь – одни пустые хлопоты, – горько молвил Воронин. – И у меня, и у вас. Помните, у Жерара де Нерваля:
– Лично я приходил, чтобы Даша Хвощова пожила на свете подольше, – ответил я, мысленно прибавив: «И чтобы повстречать Мари». – Про государство не знаю, я не жрец, я обыкновенный человек. Но мысль о том, что я помог вытащить девочку из лап Менгдена, согревает мне душу. А в жизни, как мне кажется, только такие вещи и имеют ценность. Всё остальное – химера.
Потом конвоир за рукав потащил Константина Викторовича к столу, записываться. Нас развели по разным камерам. Ночь я провел в воспоминаниях, то тягостных, то сладостных, жмурясь от яркого сияния полной луны. И вот серым утром мы с моим старым знакомцем сошлись вновь.
Грузовики возвращаются, наверное, через час. Сначала один, потом второй, потом третий.
Заложников выводят. Сажают. Увозят. Когда подходит очередь третьей группы, Воронин говорит мне:
– Прощайте. Я всё думал над вашими словами. Про то, что химера, а что не химера. И знаете…
Но матрос с оборванной лентой на бескозырке грубо хватает бывшего вице-директора за ворот, дергает, обкладывает матом, да еще поддает под зад коленом.
– Ждать тебя, что ли, контра!
Наконец выводят за ворота и нас, последних, хотя четвертый грузовик еще не подошел.
Я стою и смотрю на площадь, на грязную, давно не метенную мостовую, всю в кругляшах навоза, на вытоптанные клумбы сквера, на пеньки, оставшиеся от великолепных тополей – их срубили на дрова еще зимой. По тротуарам идут понурые, оборванные горожане, без интереса посматривая на кучку арестантов под конвоем. Мы представляем собой обыденное зрелище.
Как не похожи жалкие петроградцы на былых санкт-петербуржцев, думаю я. Какой это был красивый, гордый, нарядный город. А как разумен, сложно устроен и человечен – да-да, человечен несмотря на все неурядицы и неустройства – был мир. И так недавно, всего четыре года назад! В уме не укладывается!
Что с нами всеми произошло? Почему? Какой тромб разорвал сердце страны, в которой я родился и прожил полвека?
Ожидание что-то затянулось. Последний грузовик всё не приходит.
Я вижу, как тюремные начальники озабоченно о чем-то спорят.
Рыхлый господин, стоявший рядом со мной, шепчет:
– Я молился, и произошло чудо. Ладья Харона сломалась! Нас не повезут в овраг! Не сегодня!
Чекисты что-то такое наконец решили.
Нас гонят обратно во двор, но в корпус не заводят, а выстраивают гуськом, в затылок. Почему-то перед входом, ведущим в подвал.
– Запускай по одному! – доносится из двери.