Или бежать обратно, наверх, сказать ему правду, сказать спроси у Розы, сказать, что я нормальный, что нет во мне ненависти. Ни к кому…
Или к Розе, пусть скажет всем…
Или…
Уже темнело, но людей на улице не становилось меньше. Я бежал по освещенному фонарями и витринами городу. И если та, предыдущая, правда кипела во мне, бурлила, пузырилась, жгла, подгоняла, заставляла бежать все быстрее и быстрее, не чувствуя холода, то эта была тверда, она не ранила, не ощущалась инородным телом внутри моего. Она будто нашла во мне свое место, была со мной одной температуры. Стала частью меня.
Уже на месте, стоя у клумбы, я разглядывал окна. Свет не во всех, но мне во всех и не надо, я ищу только одно. Я его даже, по-моему, угадал, и свет в нем горел. Но на этот раз я решил отдышаться. Пару шагов вперед, а из участка, мне навстречу уже вышел молодой полицейский. Я остановился, он сам подошел.
– Ты что опять здесь делаешь?
– Сказать хотел.
Он долго смотрел мне в лицо, потом отвернулся, двинулся вперед, мне сказал уже на ходу: «пошли».
Мы обогнули здание полицейского участка, оказались на пустой детской площадке, освещенной лишь светом из окон старого трехэтажного жилого дома. Полицейский остановился у какой-то карусели.
Стояли лицом к лицу, он сказал:
– Соболева говорит, что во время совершения убийства находилась у старушки, у которой сиделкой работает. А старушка не в себе, не говорит, подтвердить не может. И никто не может. Значит, алиби нет. А мотив есть – банальный, но самый верный. И отпечатки кругом ее, и на орудии убийства тоже.
– И мои. Но это не я…
– Не найдено больше ничьих, – каким-то бесцветным голосом проговорил полицейский.
– Я держал его в руках, – зачем-то сказал я, хотя это все не имело значения. Я за другим пришел.
– Кого?
– Пистолет.
– Какой пистолет? Соболев скончался от потери крови, в результате удара ножом. Кухонным. Соболева ожидает суда. – Будто с бумажки зачитал он, а от себя только добавил – Обычное бытовое убийство.
– Понятно.
Мы молча смотрели друг на друга и я спросил:
– А деньги зачем взяли?