Шел за дядей Пашей к подъезду с распахнутой настежь дверью. Из него вышла Вера, неся перед собой коробку. Встретились глазами, она улыбнулась.
– Что ты доченька, мы сами!
Дядя Паша забрал у неё коробку и понес к машине, сказав мне на ходу: «поднимайся, я сейчас».
Дома у Веры ругались. Пьяный отец мешал выносить вещи, рассказывал, что и за сколько он когда-то купил, а теперь эта женщина, которая испортила ему всю жизнь (Верина мама), все забирает и оставляет его не с чем. Верина мама отвечала, что давно пора, что, наконец, заживет по-человечески…
А в углу горела елка. Мы ходили мимо мигающих огоньков, отражались в разноцветных шарах.
Верина мама решила подарить себе в Новый год новую жизнь – человеческую, думал я, аккуратно поднимая коробку со стеклянной посудой. И у Вериного папы будет тоже новая, только, наверное, недолгая, потому что выглядел он очень плохо, как и его квартира – с разбросанными вещами и пыльными углами, которые раньше скрывала мебель. И снег выпал тоже новый, я, правда, такой не люблю, мне больше нравится, когда снежинками…
Несколько раз встречались с Верой в проеме распахнутой двери, я сторонился, пропускал ее пройти первой. И только раз коснулся ее плеча своим, мы встречались глазами, она улыбнулась. Не весело улыбнулась Вера, да и не мне, наверное. Наверное, своей новой жизни, подаренной ей на Новый год, или старой, в которой оставалась наряженная ёлочка из ее детства.
Когда мы вынесли последние коробки, Верина мама громко захлопнула дверь в эту старую жизнь, и мы все вышли на улицу.
Там Верина мама принялась, оживленно жестикулируя, что-то объяснять водителю грузовика. У подъезда потный, раскрасневшийся дядя Паша уже считал деньги, что заплатили нам за наш труд, делил на два. Снег падал. А мы с Верой стояли у такси, призванного везти их с мамой в новую жизнь.
Я попрощался с Верой еще там, в квартире, в маленькой комнатке со старыми розовыми обоями, яркими в тех местах, где возможно еще вчера висели фотографии маленькой Веры, а может ее рисунки, а может просто картинки с водопадами или котятами. За ее окном виднелись заснеженные макушки тополей, внизу дорога, вверху небо. Разным Вера видела небо из своего окна: и хмурым, как сегодня, и радостным, веселящим тополиные листочки, и дождливым… И я увидел это все вместе с ней, за один взгляд, на один миг. Я не сказал «пока», потому что пустая комната мне непременно ответила бы тем же.
А теперь собирался. И Вера тоже собиралась что-то сказать, ведь нельзя же так долго смотреть друг на друга молча. Но из окна их старой жизни уже летела вниз новогодняя ёлка. Приземлилась почти бесшумно, потому что мягкая, укутанная в мишуру. Только несколько пластмассовых шаров покатилось по снегу, а стеклянные, те что, наверное, из Вериного детства разбились, почти неслышно, как разбивается все хрупкое, изящное, дорогое.
Мы все как зачарованные смотрели на ёлку. И я продолжал на нее смотреть, когда рядом уже захлопнулась дверь автомобиля, зарычал мотор, захрустел снег под тяжелыми колесами.
Пока, Вера.
В моей руке оказались деньги, те которые Вере на цветы. Теперь я смотрел на них, забыв про ёлку. Сунул в карман, пошел прочь.
– Леха, ты куда? – слышал я за своей спиной, но оглянуться уже не мог, тем более ответить.
Шел по тротуару, вдоль проезжей части, хотя обычно двориками. В череде небольших магазинчиков, у автобусной остановки нашел цветочный магазин. Выбрать букет оказалось не сложно, взял тот, чья цифра на ценнике соответствовала той, что на купюре в моём кармане. Поспешил продолжить путь, чем быстрее, тем теплее.
Город стоял наряженный, оживлённый, все из детства – все волшебное. Так должна начинаться новая жизнь – с гирлянд и цветов, улыбок и суеты.
Уже у Розиных ворот взглянул на букет – маленькие белые бутончики роз, много-много. Легонько пнул ворота, залаяла собака, зло, надрывисто.
Вышла Розина мама, обрадовалась мне.
– Розочка дома! – сказала она, не сводя восхищенного взгляда с букета.