Сегодня ты особенно прекрасна

22
18
20
22
24
26
28
30

Однако, как нередко случается, временное условие превратилось в постоянное. Стелла поступила в закрытую школу для девочек в соседнем графстве Суссекс, где проучилась шесть лет, а Диана приняла приглашение своего колледжа в Кембридже закончить прерванную войной работу над диссертацией. Защитилась в Гертоне докторскую диссертацию и с тех пор там же преподавала политологию.

Каникулы мать и дочь неизменно проводили в Кенте, у Оливера и Гвен. Одним солнечным августовским утром спустя четыре месяца после шестнадцатого дня рождения Стеллы, Диана с огромным трудом заставила себя начать разговор, которого так боялась.

– Может быть, не стоит рассказывать все? – едва ли не умоляла она отца накануне поздним вечером, когда Стелла уже спала. – Она не спрашивает ни о нем, ни о том, что случилось.

– Значит, много об этом думает, – спокойно ответил Оливер. – Однажды она неожиданно потребует ответа и застанет тебя врасплох. И не примет никаких отговорок – ты же знаешь ее характер: если что-то твердо решит, остановить уже невозможно. Так что единственный выход, дорогая, – взять инициативу в свои руки. Причем, чем быстрее, тем лучше для тебя и честнее по отношению к девочке.

– Но, папа… помимо прочего, что я скажу о твоей роли в этой истории? Никто, кроме нас с тобой и мамы, не знает, что ты сделал. Стелла придет в ужас.

Оливер подошел к стоявшему посреди гостиной карточному столу, взял серебряный портсигар и снова сел на диван рядом с дочерью.

– Несомненно, девочку ждет потрясение, – признал он после долгой паузы. – Но в то же время и своего рода освобождение. Не обманывай себя, Диана: Стелла отнюдь не питает к отцу нежных чувств. Напротив, всей душой его ненавидит. В любом случае, рациональное начало в ней настолько сильно, что она непременно увидит логику в моем поступке… в том, что мне пришлось сделать той ночью.

Он зажег сигарету и глубоко затянулся.

– Вспомни, как твердо Стелла пережила свое похищение. В десять лет ничуть не испугалась. Когда я принес негодяю деньги, тот заявил, что девочка постоянно находится в состоянии ярости. Она даже умудрилась напасть на него: помнишь укусы и царапины, которые я заметил на лице и руках?

Диана улыбнулась. Дед так гордится внучкой и ее боевым духом!

Сквозь сигаретный дым она искоса взглянула на отца. С той фантастической ночи в Ницце он почти не изменился. Возможно, волосы слегка поседели на висках, да талия стала чуть шире, и все. Оливер Эрнолд занимал положение одного из ведущих адвокатов по делам о клевете. Сейчас, поздно вечером, он все еще оставался в том самом темно-синем костюме-тройке, в котором утром выступал в суде. Впрочем, запонки уже были расстегнуты, а галстук висел свободно.

Иногда, оказавшись в Лондоне во время какого-нибудь громкого процесса отца, Диана пробиралась на галерку, чтобы послушать, как он проводит перекрестные допросы. Наблюдая, она спрашивала себя, что бы подумали трепещущие свидетели, если бы знали, что всего несколько лет назад этот солидный, медлительный, облаченный в парик и мантию юрист без тени сомнения и малейшего угрызения совести…

Отец прервал размышления вопросом:

– Диана, ты слышала, что я только что сказал?

– Прости, нет. Немного задумалась. Повтори, пожалуйста, пап.

– Когда ты расскажешь Стелле все, что нам известно об ее отце, я сам изложу то, что касается его и меня. То, что действительно произошло той ночью. Конечно, если ты не считаешь себя обязанной сообщить и эту часть истории.

Диана вздохнула с облегчением.

– Именно этого я и боялась больше всего. Честное слово, будет намного лучше, если расскажешь ты. Но… не тревожит ли тебя перспектива откровенного признания в отчаянном поступке, который пришлось совершить, чтобы защитить нас обеих?

Оливер Эрнолд улыбнулся дочери.

– Ни о чем не беспокойся. Думай об этом как о заключительной речи.