Мать и дочь были до того похожи на первый взгляд, что, лишь приглядевшись, можно было обнаружить: глаза у них разные — у матери бледно-голубые, у дочери — темно-коричневые. Под глазами у дочери кожа набрякла, провисла мешочками. Кожа у матери, наоборот, выглядела чище, более тугой, может, потому, что, в отличие от дочери, была совсем лишена жира, и от этого лицо ее казалось даже моложе.
Старушка-дочь взяла синюю губку, подставила под кран, подождала, пока губка напитается водой, и провела ею по намыленным щекам матери. Матери, видно, было щекотно, она хмыкнула и попробовала оттолкнуть губку, но дочь еще ниже пригнула мать над раковиной. Кончив умывать, она насухо вытерла мать ворсистым полотенцем, усадила ее на табуретку у подоконника, поставила на подоконник блюдечко, высыпала туда из кулька сливы, вновь натянула облепленный перьями дождевик и принялась кромсать кухонным ножом курицу. Ей удалось сделать надрез, она всунула в надрез руку, и в этот момент трижды постучали в дверь, затем, наверно, разглядели звонок и позвонили, тоже трижды. Старушка-дочь пожала плечами, крикнула матери:
— Только не глотай сливы с косточками, — и пошла отпирать. Она приоткрыла дверь на цепочку и увидела в просвете какого-то молодого человека.
— Вам чего? — спросила она. — Если вы из коммунхоза, готовьтесь к скандалу.
— Здравствуйте, — сказал молодой человек. — Я не из коммунхоза. Мне нужна, он расстегнул «молнию» на кожаной папке, вынул оттуда бумажку, — мне нужна Конькова Клавдия Петровна.
— Это моя мать, — растерянно сказала старушка-дочь, — странно… А кто вы?
Молодой человек вынул из бокового кармана удостоверение и показал.
— Странно, — повторяла все время старушка-дочь, — здесь какая-то ошибка… Мама, — позвала она, — к тебе из органов.
— Вы не волнуйтесь, — сказал молодой человек, — это по поводу заявления вашего внука… Вернее, внука гражданки Коньковой… В связи с реабилитацией сына гражданки Коньковой.
— Ах, да, да, — обрадованно засуетилась старушка-дочь, — Володя писал… Господи, да что же я двери не отпираю… Мама, к тебе по поводу Васи… Вы проходите, извините… — Она захлопнула дверь, откинула цепочку и снова открыла дверь. — Сюда, сюда, — сказала она, — в комнату… У нас не убрано… Мама…
Молодой человек был рыжеват, щеки, лоб, руки, даже уши в веснушках. Он вошел слегка сутулясь, на нем был белый костюм из шелкового полотна, импортные босоножки, несмотря на жару, рубашка под галстуком. В комнате стояли две кровати, одна у открытых балконных дверей, двуспальная, никелированная, вторая у противоположной стенки, железная, узенькая. Между кроватями стол, какой обычно устанавливают в гостиной, овальный, на гнутых фигурных ножках. Полировка с него полностью слезла, остались лишь кое-где островки. Стол был близко придвинут к стене, а у стены стояло некое подобие скамьи-дивана, тоже очень старое, со спинкой из плетеной грязной соломы. Стояли также два стула с круглыми спинками, какие теперь не изготовляют, причем оба в беспорядке, один посреди комнаты, а второй у зеркального шкафа. Шкаф был сравнительно новым, поблескивал. Посреди стола помещалось пластмассовое коричневое блюдце, очень пыльное, и в нем лежали, громко тикая, карманные кировские часы в стальном корпусе и несколько монет. Рядом с блюдцем в тарелке лежал искромсанный, облепленный мухами арбуз. Мухи ползали также в лужицах вокруг тарелки.
— Полно мух, — сказала старушка-дочь, — тут рядом бойня.
Она прогнала мух, взяла арбуз левой рукой, понесла его к полубуфету, но правая рука была липкая, и она остановилась в нерешительности, видно, боялась испачкать дверцы.
Молодой человек положил папку на край стола, подальше от луж, подошел и открыл дверцы. Несмотря на жару, изнутри полубуфета пахнуло сыростью, гнилым погребом. На полках вплотную стояли банки засахаренного варенья, мешочки, один был весь в мучной пыли, возле второго, видно, высыпавшись из дырки, лежала кучка риса. Старушка-дочь взгромоздила арбуз на верхнюю полку, рядом с кусками хозяйственного мыла, прикрыла дверцы, придвинула стул, стоящий посреди комнаты, к столу, сказала:
— Садитесь, пожалуйста, — и ушла на кухню.
Молодой человек опасливо посмотрел на стул, уселся, поерзал, взял со стола папку и упер ее ребром в колени. Вошла старушка в белом платье с блюдечком слив.
— Вы гражданка Конькова, Клавдия Петровна? — спросил молодой человек, расстегнул «молнию» на папке и начал выкладывать на край стола бумаги. Сверху он положил несколько исписанных листков, а под низ целую пачку чистой бумаги.
— Присаживайтесь, — сказал молодой человек. — Я хотел задать вам ряд вопросов.
— Ешь сливы, — сказала старушка и поставила перед ним блюдечко.
Молодой человек вдруг страшно покраснел, засмущался, несколько секунд он сидел, как бы соображая, а потом осторожно взял крайнюю сливу, самую маленькую и даже на вид гнилую, съел ее, а косточку выплюнул в кулак.
ebooksa