Падающий минарет

Созвездия оживали, нестройно передвигались по полусфере. Рогатый месяц заплясал и нырнул за горизонт. Корелову стало плохо. Он отполз к темному входу, крепко сжимая пальцами тлеющую зажигалку.

За узеньким коридором была еще одна комната. И здесь свитки с рукописями, и здесь — драгоценности: кувшины, чаши, золотые блюда, ожерелья. Вот огромный поднос, украшенный богатой чеканкой. На таких подносах подавались властелинам подарки от иностранных послов. Рядом в тусклом свете зажигалки взблескивает прислоненный к стене узкий клинок самого Тимура. Тот самый, о котором рассказывали старики. Этот клинок, который легко сворачивался в кольцо и вновь освобождался со свистом, выковали лучшие мастера прославленного Дамаска. Им разрубал хромой Тимур не только человека, рассекал надвое туловище коня. От тыльной части платинового эфеса до самого острия клинка было утолщение, заполненное ртутью. Торец отверстия был зачеканен и украшен большим алмазом.

Корелов потрогал клинок, жадным взглядом ощупал лежащие вокруг него сокровища.

— Мое. Все теперь мое...

Спекшиеся губы скривила усмешка. Конечно, Чернявский думал, что с ним все кончено, что он погиб на дне этой черной ямы... Ловко, ловко задумано: сначала убрать Иванова, потом его, Корелова. Но Корелов родился под счастливой звездой, и Чернявский не знал об этом. Теперь его, наверное, взяли: уходя в подземелье, Корелов слышал далекий собачий лай.

И тут страшная мысль стерла улыбку с его лица. Как же он об этом раньше не подумал? Ведь и его могут найти, если приведут собак.

Корелов встал, тревожно осмотрелся по сторонам. Слабеющие руки вцепились в чеканное блюдо, но он не смог сдвинуть его с места. Тогда он подполз к одной из ниш и, запустив руку в кувшин, вытащил оттуда целую пригоршню драгоценных камней. Камни протекли звонким ручейком между пальцами. Корелов схватил украшенное рубинами и золотыми пластинами седло, закачался от тяжести, упал на колени, замер, обхватив седло обеими руками.

В уходящем сознании выплыла мастерская дедушки Карима, сам старик с окладистой бородой, восседающий на коричневой кошме... Старик разливает чай, прикладывая руку к груди, подает пиалу гостям. Речь его льется плавно и чуточку грустно:

— И повелел Тимур построить мавзолей и, убив мастера, положил тело его в мраморный гроб, а сверху накрыл нефритовой плитой...

— Плитой, плито-ой, — отзывались высокие своды, как хор людей, столпившихся вокруг Корелова. Прижав руки к глазам, мастер в ужасе повалился на спину. А люди склонялись к нему — бородатые и безбородые, старики и совсем еще юноши, — и горячее их дыхание обжигало ему лицо.

— Не надо. Не хочу, — прошептал Корелов неповинующимися деревянными губами.

Люди растаяли. Черной птицей обернулись высокие своды. Что-то загрохотало вдалеке.

Старик привстал, безумными глазами окинул зал.

Нет. Ничего нет. Под руками — сухая глина, шершавые стены цедят тишину...

Распухший язык не шевелился во рту. В ушах лопнуло. Долгий тягучий звук медленно замирал вдали. Он превратился в крохотную красную точку. Скоро и она потухла...

Побег

Окно кабинета было распахнуто. Полуденное солнце скупо просвечивало сквозь пожелтевшую листву акаций. Оно отражалось в полированной стенке книжного шкафа, в толстом стекле на письменном столе подполковника.

Подполковник сидел за столом, придвинув к себе листок бумаги. Рука непроизвольно сделала на бумаге несколько жирных штрихов. Штрихи быстро накладывались друг на друга. Скоро сквозь них стало вырисовываться лицо. Сначала лоб, потом нос, потом подбородок. Чернявский. Очень похож.

Чуточку подумав, Норматов быстро набросал второй рисунок: узбек в элегантном костюме с чемоданчиком в руке.

Еще до начала операции удалось выяснить, что тепловский «телохранитель» — некто Юлдашев из Главснаба.