– Царь будет разгневан, и по праву. Я не выполнил свой долг, позволил Интефу сбежать.
Но Тан ошибался. Фараон с поразительным спокойствием выслушал известие о побеге Интефа. Я не могу объяснить это. Наверное, огромные богатства, попавшие к нему в руки, смягчили его чувства, а кроме того, в глубине души еще могла таиться любовь к великому визирю. Но с другой стороны, фараон был добродушным человеком, и созерцание казни вельможи Интефа, которого должны были прибить к воротам, вряд ли доставило бы ему удовольствие.
По правде говоря, он выказал легкое раздражение и порассуждал об обмане правосудия, но, пока мы находились у него, тайком поглядывал на список сокровищ Интефа. Даже когда Тан признал себя ответственным за побег пленника, фараон отмахнулся:
– Вина за это полностью лежит на начальнике стражи. Чаша с ядом, которую ему поставил Интеф, уже послужила наказанием. Ты послал ладьи и войска в погоню за беглецом. Ты сделал все, что должен был сделать, вельможа Харраб. Тебе остается только выполнить свой долг и привести в исполнение приговор, вынесенный остальным преступникам.
– Готов ли фараон присутствовать на казни? – спросил Тан, и фараон оглянулся, как будто искал повод остаться со списком сокровищ и докладом сборщика податей.
– У меня много дел, вельможа Тан. Начинайте без меня. Доложите, когда приговор будет приведен в исполнение.
Народ проявил такой интерес к казни, что отцы города решили построить «трибуны Таиты» перед главными воротами. Они брали по серебряному кольцу за место. Недостатка в желающих не было, трибуны забиты до отказа. Толпы зрителей, которые не смогли получить места на трибунах, разместились на полях за стенами города. Многие принесли с собой пива и вина, чтобы отпраздновать казнь и произносить тосты князьям сорокопутов. Мало кто из присутствующих не пострадал от набегов разбойников, многие потеряли мужей, братьев или сыновей.
Совершенно обнаженными и связанными, как и приказал фараон, осужденных провели по улицам Карнака. Толпы народа выстроились вдоль их пути и забрасывали навозом и грязью, кричали оскорбления и трясли кулаками. Дети плясали впереди шествия и пели веселую песенку, сочиненную тут же:
Подчиняясь желанию госпожи, я занял место на трибуне и стал смотреть, как приводится в действие приговор. По правде говоря, глаза мои не глядели на наряды и украшения разодетых женщин, сидевших вокруг меня, когда пленников провели через ворота. Я смотрел на Расфера и пытался разжечь в себе ненависть к нему. Заставил себя перечислить все жестокие и коварные поступки, которые он совершил по отношению ко мне, постарался вспомнить боль, причиненную острым ножом. И все же, когда я увидел своего врага, голого, с огромным белым животом, висевшим почти до колен, с навозом в волосах и струйками грязи на лице и уродливом теле, мне было трудно ненавидеть его, как он того заслуживал.
Расфер узнал меня на трибуне и ухмыльнулся. Половина лица его была парализована, и ухмылка эта превратилась в кривую гримасу.
– Благодарю тебя за то, что ты пришел попрощаться со мной, евнух. Может быть, мы снова встретимся на полях рая, и тогда я с удовольствием опять отрежу тебе яйца.
Издевка должна была разжечь мою ненависть, но почему-то этого не произошло, хотя я и ответил ему:
– Ты отправишься не дальше грязи на дне реки, старина. Следующую зубатку, которую я зажарю на вертеле над костром, назову Расфером.
Его первым из пленников должны были поднять на ворота. Троим пришлось тянуть сверху на веревках, четверо поднимали снизу. Они держали, пока один из войсковых оружейников забирался по лестнице с каменным молотком в руке.
Расфер перестал шутить, когда первые толстые медные гвозди прошли через плоть и кости огромных мозолистых ног. Он орал и извергал проклятия, извиваясь в руках державших его мужчин, а толпа веселыми криками и смехом подбадривала оружейника.
Только когда забили все гвозди и молотобоец спустился вниз полюбоваться своей работой, стали видны недостатки нового наказания. Расфер выл и рычал, болтаясь на воротах, кровь медленно сочилась из ран. Теперь гигантское брюхо нависло над грудью, обнажив огромную волосатую гроздь половых органов, шлепавших о низ живота. Он извивался и метался на воротах, а гвозди медленно рвали плоть между пальцами, пока наконец не прорвали ее. Расфер свалился на землю и начал биться, как рыба на песке. Зрителям представление понравилось, и они весело завыли.
Подбадриваемые зрителями, палачи подняли Расфера, а оружейник снова забрался с молотком на ворота и начал заколачивать гвозди. Чтобы жертва держалась покрепче, Тан приказал также прибить руки.
На этот раз Расфера закрепили более удачно: он висел головой вниз, распятый на руках и ногах, словно чудовищная морская звезда. Больше не орал: тяжелые потроха провисли и сжали легкие. Каждый вздох стоил ему огромных усилий, не хватало воздуха на крик.
Один за другим все осужденные были подняты на ворота и распяты на них; толпа визжала от радости и хлопала в ладоши. Только Басти Жестокий не издал ни звука, чем лишил зрителей удовольствия поиздеваться над собой.
Время шло. Солнце поднималось все выше, и жара усиливалась. К полудню пленники настолько ослабели от боли, жажды и потери крови, что висели тихо, как туши на крюках мясника. Зрители начинали скучать и постепенно расходились. Некоторые князья из сорокопутов продержались дольше, другие меньше. Басти продолжал дышать целый день. Только на заходе солнца он последний раз судорожно вздохнул и затих.
ebooksa