— Уж не наделали ли они тебе каких неудовольствий? — с ужасом воскликнул мой приятель.
Эта выходка меня взбесила; я сердито отвечал:
— Да, по твоей милости я много наделал глупостей. Я оскорбил девушку, которая…
— Боже мой! Что с тобой? Верно, успели приколдовать? — суетливо вскакивая с постели, прервал меня Иван Андреич.
— Ты просто сделался бабой. Я всю историю узнал от Федосьи. Волосы дыбом становятся за вас. Чем бы защитить, а вы!..
Приятель мой разразился смехом и, снова кинувшись на свою постель, отрывисто произносил:
— Вот одолжил… ха, ха, ха! Вот одурачили-то молодца!.. Расчувствовался от сказки, сплетенной девкой, которая на весь околодок слывет самой пропащей головой! Да я запретил своему Прокопке жениться на ней. Его бы просто со свету сжили мои люди.
— Послушай, ты выводишь меня из терпения, — прервал я грубо. Приятель озлобился и с презрением возразил:
— Даже и об острожной девке Зябликовых непозволительно мне говорить? Да ты бы лучше с самого начала предупредил меня о близких своих отношениях с барышней.
— По какому праву ты так бесчестишь несчастную девушку? — едва сдерживая дыхание, перебил я.
— Так ты желаешь знать, на чем основаны мои права?
— Да.
Приятель мой, иронически смотря на меня, произнес выразительно:
— Э! да ты сам знаешь лучше меня, но не хочешь сознаться, или самолюбие тебе не позволяет этого сделать.
Я вышел из себя и, сам не знаю как, выговорил:
— Только подлецы способны так чернить женщину.
Я опомнился, но уже было поздно. Иван Андреич побледнел, и я тоже, и мы с полчаса просидели молча, повеся носы, не шевелясь, не глядя друг на друга. Наконец он, вероятно желая прекратить скорее наше глупое положение, спрятал лицо под одеяло и оттуда глухим и нетвердым голосом сказал:
— Я не ожидал, чтоб наши дружеские отношения так нарушились. И за кого ты оскорбил преданного тебе человека, бог знает! Я желаю одного, — прибавил он, открыв лицо свое, все еще бледное, — чтоб только не здесь окончилась наша история. Для этой барышни слишком много чести!
Странно! Меня вдруг обдало как бы ушатом холодной воды. Вся горячность моя исчезла. Мне показалась смешной и неуместной моя защита угнетенной девушки. И кто разберет их? Может быть, мой приятель точно прав. А если и нет, что же мне-то такое? И с чего я разгорячился, разве в первый раз в жизни приходится мне видеть и слышать несправедливость?
Я так сильно погрузился в эти размышления, что мой приятель приосанился и сказал уже с некоторым эффектом:
ebooksa