Кража в Венеции

– Расскажи об этом поподробнее.

– Журналы ему приносит курьер, и каждый раз Бруно оплачивает их на месте. Поэтому он знать не знает, откуда они берутся.

– Что это за журналы?

– История Гвардиа Костьера[115], общественный вклад морских вооруженных сил и тому подобное.

Брунетти знал эти журналы. Они валялись в каждом отделении полиции по всей стране, непрочитанные, с неинтересными статьями о всевозможных государственных службах и подразделениях.

– Тот человек, ну, что звонил, он больше ничего не сказал? – спросил Брунетти. – Кроме того, что он из Гвардиа ди Финанца?

– Ничего. И номер, с которого был сделан звонок, не определился.

Брунетти пододвинулся ближе к спинке.

– Значит, остается курьер, который получает деньги. А он может являться откуда угодно.

– Да.

– И зачем ты мне об этом рассказываешь? – поинтересовался Брунетти.

– Потому что Бруно им платит. Имеется два объяснения: это мошенничество, – и я склоняюсь к первому варианту, – или же Финансовая гвардия действительно это делает. Бруно считает, что ему звонили из Финансовой гвардии. И платит, чтобы его не трогали, потому что уверен: это шантаж.

Сказать было нечего, и нечего было спросить.

– Так мы живем сегодня, Гвидо. Если какая-то государственная служба звонит нам и угрожает (или же мы верим, что эти люди из госорганов), – мы платим. Вот до чего мы докатились – платим шантажистам от государства, лишь бы они от нас отстали!

Брунетти не желал заглатывать наживку. Он хотел съесть в тишине и покое свои артишоки, допить вино и вернуться в кухню – посмотреть, что припасено для него в духовке. У него не было охоты вникать во все это, даже комментировать. Что еще, по мнению Паолы, мог сделать Бруно? Какие у него были варианты?

Брунетти посмотрел на оставшиеся на тарелке артишоки, размышляя, как лучше поступить. Съесть их означало бы не проявить должного интереса к сказанному Паолой; если же он не съест их, значит, придется что-то говорить. Брунетти взял со стола тарелку и бокал и вернулся с ними в кухню. В духовке стояло овальное блюдо, накрытое алюминиевой фольгой. Он осторожно потрогал краешек. Не горячо, можно приподнять… Что Брунетти и сделал, отогнув край фольги.

На блюде лежали два крошечных перепела между горкой зеленого горошка и второй, побольше, из запеченного мелкого молодого картофеля, и все это благоухало коньяком, в котором тушились перепела… Может, у этой женщины и вздорный характер, но готовить она умеет! Брунетти отодвинул остатки артишоков на край тарелки, переложил содержимое блюда к себе на тарелку и поставил ее на стол. Вынул из холодильника вино – белое, то же, что и чуть раньше. Потом сходил за Il Gazzettino в гостиную, где оставил ее еще утром. В кухне Брунетти развернул газету сбоку от своей тарелки и продолжил чтение с того места, на котором его прервали. Как и еду, утренние новости не следует оставлять на потом: лучше употреблять их горячими.

Управившись с ужином, Брунетти поставил тарелку в мойку, залил ее горячей водой, затем взял бутылку коньяка и два бокала. Он вернулся к жене, неся с собой эту «трубку мира», хотя согласия между ними ничто и не нарушало.

Когда Брунетти вошел в комнату, Паола отвлеклась от книги и улыбнулась, радуясь то ли его возвращению, то ли коньяку. На этот раз она поджала ноги, давая ему больше места, и отложила свое чтиво.

– Надеюсь, было вкусно? – спросила Паола.