— Мой сын. — Он прокашлялся и повторил громче: — Мой сын должен воскреснуть и продолжить моё дело, раз я более не способен.
Требование ушло в пустоту.
Когда ничего не произошло, как и с мантией, которая не исчезла, как с кинжалом, который отказался левитировать к его руке, отсутствие силы лишило его чувства господства над объектами.
Фрустрация перешла в гнев, который трансформировался в ярость, и Омега швырнул свою плоть на кровать, как предполагалось мощным броском. Когда плоть без какой-либо скорости лениво пролетела по воздуху, Омега подумал, что не стоило позволять своему единственному наследнику сгнить так, как это произошло. Но он не чувствовал должной признательности и уважения за все, что он сделал для своего сына, и хотя в имени великого Слепого Короля вампиров крылся гнев, Омега также нес в себе это темное чувство.
Он был таким мстительным и таким мелочным.
И вот он здесь, неожиданно состарившийся и ослабленный, никто ему не придет на помощь, нет сына, который бы поддержал его, от Общества Лессенинг не осталось никакого наследия, ему суждено оказаться там, куда отправляется вся история по прошествии дней и ночей: стать далеким воспоминанием, которое будет забыто, когда умрет последний из тех, кто его знал.
Он был высокомерным по отношению к своему будущему. А сейчас… уже слишком поздно.
Испытывая отвращение к себе, Омега собирался отвернуться и направиться туда, где он нашел последний шанс для битвы… когда заметил движение на кровати.
Шаркая, Омега подошел к черному кровавому комку, который он, сдаваясь, отшвырнул в сторону. То, что было его половыми органами, сейчас извивалось, плавилось, растворялось… трансформировалось. Прорастало.
Сгусток был хрупким, и Омега пожалел, что не может остаться здесь и защитить своего единственного отпрыска. Зная, что ему придется оставить сына в столь уязвимом состоянии, Омега стоял над своим наследником, наблюдая, как масса увеличивается вдвое в размере, а потом постепенно превращается в младенца: из туловища вылезли ручки и ножки, пухлые и неуклюжие, а также головка. А потом было движение, не связанное с созреванием, конечности начали шевелиться и дергаться.
Под вуалью черной крови проступила белая матовая, как кость, кожа.
— Мой сын, — прошептал Омега.
Если бы зло было способно любить, он бы понял, что чувство, ради которого столькие жили и ради которого умирали, сейчас наполняло его, странная, незнакомая тяжесть поселилась в груди, формируя связь с его зарождающимся ребенком, интуитивную, не подвластную логике.
И действительно, хотя он всячески отвергал это чувство, он понимал, что это и есть любовь, потому что он испытывал ее к другому живому существу. Его сестра, так называемая Дева-Летописеца, всегда была занята для него, так озабочена своим актом творения, что не замечала брата, брата, который всегда следовал за ней с тех самых пор, когда Создатель сотворил их из пустоты. В ее пренебрежении к нему крылся источник его ненависти к вампирам.
Так мелочно. И по-детски.
— Я должен уйти. — Омега провел руками по мокрым глазам. — А ты выживешь. Со мной или без меня. Так было однажды.
Хотя он желал остаться, нужно было проникнуть в священное место Братства, в хранилище сосудов, собранных за столетия войны. В них хранились сердца, что когда-то качали кровь в телах новобранцев, засохшие и где-то древние, то были трофеи для Братьев так же, как мертвые вампиры были трофеями в войне с Девой-Летописецей. Поглотив сердца, он сможет восполнить энергию, впитав остатки своей сущности в этих органах. Да, это были крохи, но их было много. Сотни и сотни и сотни сердец, а порой голод способна утолить и легкая закуска, если в достаточном количестве.
Он также знал, где они хранились. Создатель был вынужден в качестве компенсации предоставить Омеге преимущество, чтобы нивелировать действия Девы-Летописецы, нарушившей правила.
Поэтому нет, он не умрет. Никогда.