Деспот

— Нуар? — переспрашиваю я.

— Да, — кивает и лезет в карманы. Через несколько секунд сует мятую пятитысячную купюру, — ты же на такси?

Лицо у Афанасия Петровича серое и мрачное, будто он мне вручил не тубус с чертежами, а оружие, способное уничтожить мир. Шагает в полумраке к столу с единственно включенным монитором, за которым уткнувшись в клавиатуру дремлет Алексей:

— Не спать! Последний рывок!

Алексей вздрагивает, трет с мычанием глаза и утыкается в монитор. Афанасий Петрович садится рядом с ним и сосредоточенно щурится на экран и поглаживает подбородок. Прощаюсь и бегу к лифту.

В такси широко и громко зеваю. Мне бы возмутиться, что меня разбудили посреди ночи, и вспомнить, что в вакансии не было речи о ночных переработках, но я еще не проснулась и действую на автомате.

Когда машина останавливается перед ночным клубом, я внутренне сжимаюсь. Неоновая вывеска “Nuar” над черными глухими дверями меня пугает, а два плечистых и бритоголовых охранников у стоек с алыми лентами не внушают доверия.

— Приехали, барышня.

Расплачиваюсь и прячу сдачу из хрустящих мелких купюр в кармашек юбки. Выхожу, придерживая на плече тяжелый тубус, и делаю неуверенный шаг к охранникам. Синхронно жуют жвачки, скрестив руки на груди.

— Здравствуйте…

Один из мужчин молча распахивает передо мной дверь, и я ныряю в полумрак. Стены небольшого холла — черные с золотыми разводами. На диванчиках отдыхают нарядные девушки и импозантные мужчины, распивающие крепкие напитки. В воздухе витают терпкие ароматы духов, алкоголя и табака. Я тут чужая и выгляжу нелепой простушкой среди богачей.

— Пройдемте, — ко мне выходит статная грудастая женщина с ровным каре и короткой челкой и ведет к очередным дверям, за которыми играет музыка. Мысленно отмечаю, что черное узкое платье выгодно подчеркивает ее широкие бедра и аппетитную округлую попу. Вот бы мне такую.

Следую за незнакомкой. Шлейф цветочных духов пьянит, а в глазах рябит от ярких вспышек. Уши закладывает от басов, что разгоняют биение сердца агрессивным ритмом.

На шестах вертятся голые девушки, а у длинной барной стойки и за столами по периметру просторного зала хохочут пьяные люди, разевая рот. Я попала на чужой праздник жизни, которая пугает развратом, шумом и агрессией.

Поднимаемся по черной стальной лестнице на второй ярус, и женщина с улыбкой указывает рукой на глухие бархатные полотнища, за, которыми, вероятно, прячется вип-кабинка.

— Сюда?

Кивает, и я с замершим сердцем вхожу, нервно отдернув полог. На угловом диване, обитой кожей, за низким широким столом, заставленным бутылками и тарелками с закусками, сидит Мирон Львович в расхристанной рубашке с небрежно закатанными рукавами. Ноги широко расставлены, поза расслабленная, а волосы всклокочены, что придает ему пугающей дикости. Рядом с ним развалился толстый мужик с залысинами на голове и крупным рябым носом. О чем-то беседуют и цедят алкоголь.

— Доброй ночи, — едва слышно говорю я и сглатываю кислую слюну.

— А, Софушка, — скалится Мирон Львович и отставляет бокал, — явилась.

Толстяк оценивающе смеривает меня с головы до ног липким и пьяным взглядом. Кладу тубус на диван и отступаю. Неприятный тип.