Сталкер времени. Начало. Византия

22
18
20
22
24
26
28
30

Один из стариков произнес следующее:

– Пророка зовут Фотий, я встретил его сегодня, когда он шел в Университет, я не мог на него не посмотреть и не поцеловать его руку. Он библиотекарь в императорской библиотеке. Он сказал, что через четыреста лет возродится Иудейское царство, он знает год, число и месяц. Мой внук Алексей учится у него, – старик перешел на шепот, – колдовству. Они занимаются в Университете почти каждый день до позднего вечера. Внук сказал мне, что Фотий знает все, что будет до две тысячи пятьдесят восьмого года. Когда вчера Алексей рассказал мне о возрождении Иудеи, ко мне вернулись силы, я болел почти пять месяцев, а сегодня почти здоров. Я не мог не рассказать тебе этого…

Макс не стал дальше слушать старика, встал и быстро вышел из таверны. «Пророк, которому известно все, что произойдет до две тысячи пятьдесят восьмого года, – Максим вспомнил слова старика из таверны. – Так, что он там еще говорил, его зовут Фотий, он библиотекарь из Императорской библиотеки, что-то преподает в Университете и обучает колдовству… А если этот Фотий и есть Сергей Шмит? У меня есть еще в запасе несколько часов, я должен обязательно разыскать этого Фотия». Максим очень быстрым шагом направился в сторону Университета.

Сергей после встречи со стариком немного нервничал и решил закончить занятия раньше, около шести он сказал:

– На сегодня достаточно, Иоанн и Феодор, вы свободны, Алексей, а ты останься.

Иоанн и Феодор ушли. Фотий очень долго смотрел на Алексея и, наконец, после продолжительной паузы сказал:

– Алексей, ты кому-нибудь рассказывал о будущем?

Алексей молчал, он опустил голову и смотрел в пол.

– Я все знаю, – сказал Фотий.

Алексей упал на колени и, крестясь, проговорил:

– Прости меня, учитель, я рассказал только одному человеку, своему деду, он еврей, он тяжело болен и уже больше пяти месяцев не встает с постели, но каждый день по несколько часов молится о возрождении Иудейского царства. Я сказал ему только четыре вещи: об Израиле, о гибели Константинополя, об Америке и Гитлере, больше ничего. Мы живем вдвоем, мои родители и брат погибли в кораблекрушении, меня вырастил дед, он скоро умрет, и я хотел, чтобы последние дни его жизни были бы наполнены светом, и чтобы он знал, что его мечта о возрождении Иудеи исполнится. Утром я вошел в его комнату, чтобы накормить, но в постели его не было. Прости меня, учитель.

– Когда я шел в Университет, я встретил твоего деда, он упал передо мной на колени и целовал мне руки. А если он расскажет еще кому-нибудь то, что ты ему поведал, ты понимаешь, чем это может закончиться? – Фотий в гневе замолчал. – Поднимись с колен и ступай домой, – через паузу велел он.

Алексей поднялся и молча ушел. Фотий еще какое-то время пробыл в аудитории, но решил вернуться во дворец. Он вышел из Университета. Они сегодня закончили рано, и на улице было много прохожих, но Фотия заинтересовал один неизвестный, он стоял у входа и, как ему показалось, кого-то ждал. Фотий пошел в сторону Императорского дворца, неизвестный сразу последовал за ним, Фотий ускорил шаг, неизвестный тоже. Пройдя примерно пятьсот шагов, Фотий свернул в небольшую улочку, неизвестный сделал то же самое. «Неужели это человек из охраны Патриарха, – пронеслось в голове Фотия. – Если тот сумасшедший старик уже успел еще кому-то все рассказать, мне конец».

Фотий побежал, свернул налево, потом направо, неизвестный побежал за ним. Фотий остановился, последняя улочка, куда он повернул, кончалась тупиком. Фотий прижался к стене. Неизвестный медленно приближался к нему. Это был молодой, мускулистый, хорошо одетый мужчина. Фотий рассмотрел его более внимательно: оружия у него не было. «Зачем ему оружие, он справится со мной и голыми руками. Вот и все, девять лет моих страданий сейчас закончатся», – подумал Фотий, закрыл глаза и приготовился к самому страшному.

Неизвестный подошел к нему вплотную и спросил на чистом русском:

– Вы Сергей Шмит?

Это был Максим.

– Я знал, я знал, меня найдут! – воскликнул Сергей, обнял и расцеловал Максима.

Максим взял Сергея за руку.

– Я знал, я верил, я знал, – постоянно повторял Шмит, по его щекам текли слезы.