Глава пятая
1
Плотских забав, так не хватавших Лонской, с избытком имел «гоп-менеджер» Пакостин. Только радости ему это не доставляло ни на грош.
Змея никто не любил. Его или боялись, или ненавидели, а ещё чаще первое совмещалось со вторым. Так ведь и Пакостин никого не любил – не за что любить. Не зря же какой-то старорежимный деятель по фамилии Гейне, про которого Вован как-то случайно услышал по голографу, изрекал: «Чем больше узнаю людей, тем больше нравятся собаки». И правильно: люди – изменники и предатели.
И всё же, несмотря ни на что, у Змея была верная подруга – старая верная кукла Маня. И Палач платил ей тем же: напялится – полюбится. Да вот незадача: недавно Маня лопнула.
Проституток – этих продажных шкур – Вован не переносил, но от безвыходности изредка пробовал. «Кайфа – ноль». А потому приходилось привыкать к новой, только вчера купленной кукле Варе. Если перейти на уголовный жаргон, то в настоящий момент Вован «пялил» её. Варя была слишком молодая, неразмятая, и потому «лезла туго». Как известно, спущенные бабы податливей и выглядят старше. Потому бандит на четверть стравил воздух.
Постепенно «резиновый процесс» у главаря, как тот сам говорил, «покатил так, что запахло жжёной резиной». Физиология уже подпёрла его под самую глотку, когда с бухты-барахты зазвонил сотовый телефон. И звонил он противно, не переставая, отбивая всякое желание. Змей от злобы аж плюнул Варьке в глаз, и приостановил процесс.
– Ну! – рявкнул он в трубку.
– Вован, – донёсся оттуда хрип Щербатого. – Твёйдый Щанкл плибыл.
– Ну и чё?!…Ты чё, харя беззубая!… – теряясь от избытка лютых эмоций, заорал пахан. – Я ж те внятно базарил: полчаса – не трожь, а
ты?! Я те щас последние бивни повыщёлкиваю!
– Дык…, Гитлелович же чмалу пливёз, – обиделся Щербатый.
– Какую ещё чмару? Откуда привёз?
– Дык, бабу зе этого…Листлатова.
– А-а-а, – остывая, протянул Пакостин, заталкивая Варьку под кровать. – В зиндан её, в пыточную. Щас я туда же подвалю.
Зинданом «гопники» называли заброшенный старый завод в южном пригороде Москвы, который они переоборудовали под «исправиловку» – своеобразную тюрьму. До такого нововведения «ссученные» даже додуматься не могли.
Раздраконенный криминальный авторитет укротил гнев и, наперекор привычкам, тщательно умылся, причесался, надел чистое бельё и свежую рубаху, прежде чем показаться Лапоньке – так втайне он прозвал Милену.
Милена Кузовлёва являлась единственной женщиной, что «зацепила» (сама того не ведая и не желая) Палача за гнойное нутро. Он сам себе стыдился признаться в том, что если бы сгодился для такой вот нежной «чистюльки-недотроги», то, не раздумывая, поступился бы к чёртовой матери собственной «крутизной» и блатной ипостасью. Да в том-то адская досада и заключалась, что ни за что и никогда Лапонька на него не посмотрела бы. Из-за того сатанинская тоска и глодала Вована, а он свирепел, в желании растерзать весь этот погано устроенный мир.
Приехав в зиндан, Пакостин зашёл в пыточную, забрался с ногами в кресло-трон и мотнул головой. То был знак Щербатому, что «к базару» с Кузовлёвой «гоп-менеджер» готов.
Пыточная представляла собой большую камеру, в которой на