Его моя девочка

– Когда потом? Какое потом? Если сейчас ничего не ясно. – Никита отошёл, развернулся спиной, но так и не услышав её шагов, оглянулся, воскликнул зло и раздражённо:

– Да уйдёшь ты или нет?! Убирайся!

Глава 42

– Лиз, ты уверена? – мама уже задавала подобный вопрос, только другими словами, будто надеялась, что, если найдёт подходящую формулировку, ответ изменится. – По-моему, тебе всё-таки лучше остаться. Так всем спокойней.

Всем, но не ей.

– Или хотя бы подожди немного. Пусть сначала Никита устроится, а ты уже приедешь к нему потом, когда станет более-менее ясно.

– Мам, да всё и так ясно.

И даже то, что родители надеются, что за время отсрочки Лиза передумает. А ей… ей даже представлять страшно, что опять надолго придётся расстаться. Хватит. Она уже знает, какого это – без него. Каким-то чудом продержалась несколько дней, либо отвлекаясь на учёбу, либо впадая в спячку. Но тогда Никита был близко, можно хотя бы увидеть, а тут – в другом городе. А переписка и звонки… – это только терзать себя ещё сильнее: слышать, говорить, но не иметь возможности дотронуться, убедиться, что вот он, есть. «Мой».

– Он же не в никуда уезжает, – со значением напомнила Лиза. – Я же говорила, у него там дед, а у деда квартира. Двухкомнатная. Всем места хватит. К тому же он сам устал в одиночестве. Дед, в смысле. Ну и со здоровьем у него проблемы.

– Да неужели по-другому нельзя? – не выдержал папа. – Что это за блажь вообще? – Он недовольно поморщился, прежде чем произнести следующие слова: – Хотите жить вместе, так живите здесь. Уезжать-то зачем?

– Па-ап, – протянула Лиза.

Всё-таки немножко удивительно, что он принимал в штыки её неминуемую, вполне логичную и ожидаемую самостоятельность и взрослость. Хотя, может, и совсем иное: то, что теперь у дочери появился в жизни другой главный мужчина. Но это же естественно. И хорошо, что Лиза сначала с мамой поговорила, по-честному рассказала ей почти всё – настоящие причины.

Та, обо всём узнав, несколько минут просто сидела и молчала. Они и тут похожи: не впадают сразу в истерику, не начинают орать и возмущаться, какое-то время вникают в услышанное (или увиденное, или узнанное), словно откладывают решающий шаг в новый, изменённый известием мир, собираются с силами и мыслями. А папа наверняка бы сразу вспылил, запер дочь в комнате, заколотил дверь досками, а сам помчался к Никите разбираться, даже несмотря на то, что он и так в больнице.

Он и сейчас сидел мрачнее тучи, а мама не убирала ладонь с его руки, а иногда даже успокаивающе поглаживала. И Лиза была ей благодарна, жутко благодарна и за понимание, и за поддержку, и за эту невозмутимость, и за женскую солидарность и непростой сохранённый секрет.

– Ну а если бы я захотела учиться… – предположила Лиза, – в другом городе. Например, в Москве, как Ася. Ты бы тоже возражал? Говорил бы, что блажь, что можно и здесь?

Папа не стал заявлять «Это другое», воскликнул:

– Вот именно! А как же учёба? Вы ведь оба ещё не доучились. И что теперь? Бросите?

– Переведусь на заочку, – невозмутимо сообщила Лиза. – Это несложно, я узнавала. А Никите «академку» дадут. По семейным обстоятельствам. За дедушкой же ухаживать нужно, а больше некому. – А потом посмотрела жалобно. – Ну чего вы? Я ж не на войну уезжаю. И совсем недалеко. И, если не получится, вернусь. Не останусь там сидеть и страдать. Я же не собираюсь вам ничего доказывать. Мам, пап. И на сессии же приезжать буду, никуда не денусь.

И она не передумает, точно не передумает. Как бы ни уговаривали родители, взывая к рассудку. Да если бы даже ругались, запрещали, угрожали, что если она всё-таки уедет, то пусть домой больше не возвращается, что бы ни случилось. Лиза бы всё равно не отступила. Как несколько дней назад, в больнице. Несмотря на всю грубость обращённых к ней слов, на резкие интонации. Она же прекрасно понимала, Никита ведёт себя так нарочно, надеясь, что она обидится и правда уйдёт.

Но она же не настолько наивная.