Эдипов комплекс

 Когда после кладбища он вернулся в свою опустевшую квартиру, он не раздеваясь сел около двери в кресло, и мысли его плавно потекли в неопределенном направлении. Он посмотрел на длинный коридор, в конце которого была кухня, и почувствовал усталость,  апатию и невозможность что-либо делать. Зазвонил телефон. Андрей Степанович смотрел на него и не брал трубку – у него не было желания общаться. Он не знал, как ему теперь жить.

Два последние месяца он ухаживал за мамой как настоящий медбрат – уносил утки, подавал еду, перестилал постель, общался с докторами. Он приглашал всех возможных специалистов, но никто не мог поставить диагноз, а тем временем Наталья Аркадьевна угасала на глазах.

Случилось это так. Однажды она пришла с работы, легла в постель и больше уже не вставала. Она мало ела, потом вообще перестала есть, силы ее покидали, и она не могла встать, а Андрей безропотно исполнял ее малейшие желания, которых было так мало, что он терпеливо ждал, сидя недалеко от ее постели, слушая, как она дышит, когда же она к нему обратится. Его жизнь превратилась в ожидание «чуда», но он чувствовал – оно не произойдет, и молчаливо исполнял свою роль сиделки. Он был загипнотизирован, он застыл, он ждал, но день ото дня надежды на выздоровление мамы становилось все меньше.

 Однажды мама позвала его.

– Андрюша. Сядь ко мне. – Андрей Степанович придвинул стул. – Ты помнишь, как ты приехал из экспедиции, где познакомился…. – она еле выговаривала слова, было впечатление, что ей трудно шевелить губами.

– Да, – ответил тихо Андрей. Наталья Аркадьевна повернула к нему голову.

– Вот тогда ты должен был…– и вдруг Андрей услышал хрип, она задышала чаще, и наступила тишина.

 Андрей взял ее руку – она была без жизни. Он положил руку вдоль тела, повернул голову Натальи Аркадьевны, чтобы она прямо лежала на подушке, и вышел.

«Это все» – промелькнула мысль…

 Андрей Степанович полгода был как во сне. Он ходил на работу, приходил домой, общался с людьми, но внутри он как будто окаменел. Он ни с кем не обсуждал случившееся, и если кто-то пытался его утешать, он перебивал говорившего на полуслове, резко отворачивался и отходил.

 Лилечка регулярно попадалась ему на глаза, но он, поздоровавшись, быстро проходил мимо – ему никто не был нужен, он переживал свое горе один, и даже не переживал, он старался о нем не думать, но он не мог жить нормально – радоваться, удивляться, огорчаться, – все эмоции ушли, спрятались, и только иногда вечером, глядя на небо, Андрей Степанович вспоминал маму, свои прогулки с ней, и слезы наворачивались на глаза, а он стоял и смотрел на небо, как будто можно ее там увидеть.

В один из таких вечеров, когда Андрей Степанович стоял у окна и думал ни о чем и обо всем сразу, он вдруг вспомнил свой сон, где Лилечка была героиней, и вспоминал, что вчера Лилечка прошла мимо и улыбнулась ему, а он, как всегда, сухо с ней поздоровался и прошел. Но сейчас он вспомнил ее, и ему стало как-то хорошо, он помягчел внутри, и ему захотелось Лилечку увидеть. Он набрал номер ее телефона.

– Але, – услышал он в трубке радостный голос Лилечки.

Андрей Степанович не мог вспомнить ее отчества – он его не знал, и сейчас не знал, как быть, и вдруг…

– Лиля, это Андрей Степанович, – он замолчал.

– Я вас узнала.

– Вы не могли бы ко мне приехать? – когда он произнес эти слова, он почувствовал, что давно хотел их сказать.

– Когда? – робко спросила Лилечка.

– Прямо сейчас, – уверенно сказал Андрей Степанович.

 Через час Лилечка сидела на диване в квартире Андрея Степановича, который ходил взад и вперед перед ней, рассказывая о последних днях Натальи Аркадьевны, рассказывая свои чувства, которые он впервые озвучивал, отчего они превращались из переживания в реальный факт, и от этого боль уходила куда-то, а на ее месте возникала робко, незаметно нежность, неистраченная, неизрасходованная, и Андрей Степанович не знал, кому она принадлежит – воспоминанию о маме или реальной женщине, перед ним сидящей. Он вспомнил это чувство, которое всю жизнь его сопровождало, и оно всегда было связано с мамой, оно полностью и безоговорочно принадлежало ей, и никакие влюбленности не могли по силе и глубине с ним сравниться.