- Ваше положение отягощается спонсированием и укреплением жречества. Хотя вам известно, что любая религия запрещена в Империи. Так же ваш клан обвиняется в пособничестве Федерации и переправлении национальных достояний Тории на сторону.
- Людям нужно во что-то верить, если их не может защитить родная корона, - флегматично пожал плечами глава клана.
- И наконец, - продолжал Лаккомо как ни в чем не бывало, - Лично Вы обвиняетесь в агитации других колоний к сепаратизму и свержению правящей династии.
- У нас не древние века, Ваше Величество. Федерация и так почти подмяла нас. Какой смысл удерживать автономию, - он был слишком спокоен, как всегда, как при всех личных встречах. Абсолютно уверенный в себе и тем самым наиболее проблемный и коварный член любого собрания. Его идеи слишком глубоко оседали в головах слушателей и других кланов. Ему крайне легко было бы стать новым лидером Тории, вопреки всем традициям и порядкам, и потом уничтожить империю как саму суть. Или изменить ее до неузнаваемости.
Он был крайне опасен для короны и Тории. Как вирус, посторонний и разрушающий элемент целой системы. Многие уже стоят на его стороне, не понимая пугубность его высказываний, а сколько недовольства поднимется, если с ним что-то случится… Даже вся колония почти наверняка пойдет войной протеста против Тории, желая отомстить за лидера.
Этого нельзя было допустить ни в коем случае.
…Первый выбор всегда дается тяжело.
- За все вышеозвученное от имени Лазурного Престола я, Лаккомо Сан-Вэйв, приговариваю вас к смертной казни. Мое решение однозначно и не подлежит обжалованию и обсуждению. Если лично у Вас имеется последнее слово, я готов выслушать его под протокол.
Глава клана лишь дернул бровью, слабый жест, прорвавшийся через идеальную маску непоколебимости. Он все еще не верил, что молодой правитель рискнул озвучить ему такой приговор.
- Вас ожидать у меня лично, или пришлете своих карателей? – только лишь спросил глава клана.
Интересно, собирался ли он податься в бега? Мог бы попытаться, узнав, что с флагмана вылетел шаттл.
- Нет, - сухо ответил Лаккомо. – Я приведу приговор в исполнение со своего корабля.
И только тогда глаза главы клана удивленно расширились, когда до него дошел смысл сказанных слов. Когда он понял, почему Его Величество явился на флагмане. Когда вспомнил все нюансы высказанных фраз, и понял, кого на самом деле обвинял Алиетт-Лэ.
- Вы не посмеете! – поддался вперед на экране глава клана. Только сейчас, проявив свое настоящее лицо и эмоции, он выглядел запуганно и загнанно. Он хотел не верить, но глядя в глаза Алиетт-Лэ, понял, пожалуй, самое худшее. Лаккомо был действительно не наигранно спокоен.
- Время Вашего последнего слова истекло, - ответил Лаккомо, кладя руку на приборную панель с заготовленными заранее командами. – Да будет гладок ваш путь к Нефритовой Горе.
Одно лишь нажатие на экран приборной панели и подтверждающее ментальное согласие системе, как корабль дальше все сделал автоматчески. Разгорелись на высокой мощности силовые магистрали, с тихим гулом в недрах центральных накопителей стал накапливаться заряд. Несколько бесконечных секунд, почти как перед прыжком, когда затаив дыхание ждали все, а техники следили за первым тестом системы.
Выстрел пронзил планету тончайшей ослепительной иглой. Вспыхнувшей, застывшей на миг, и потом угасшей, казалось, без последствий. Только связь с главой клана оборвалась. А внизу на планете белеющим раскаленным кольцом стало медленно растекаться пламя, оставляя золотистые огненные всполохи, с высоты орбиты, разрастающиеся по поверхности, как узоры.
Завораживающее красотой зрелище. Страшное, но безумно прекрасное. Насколько прекрасна может выглядеть тишина расползающейся смерти.
В тот момент Лаккомо узнал, как звучит покой. Он переживал, что мог испугаться подобного вида, что совершенное действо сильно пошатнет его и сломает, но нет. Справедливость перекрыла чувство страха и совести, а моральное успокоение лишь еще больше подтвердило правильность совершенного поступка.
Правда, с того дня Лаккомо все же стал смотреть на мир иначе. Близкие и дорогие люди стали на порядки ценнее всех остальных. Их жизнь и благополучие вышли за рамки сравнений и никогда не вставали на общую чашу весов. Мнения же самого народа в его адрес радикально разделились. Одни выступили в поддержку и с готовностью встали на его сторону. Другие стали бояться и затаились. Тех же, кто пытался его открыто ненавидеть, Лаккомо хладнокровно уничтожил со временем.