Пришельцы

‒ Хочу едь, интересный, сам говорить, ‒ Ур нахмурился и, оскалив зубы, зарычал.

Вил начал его успокаивать и отвёл в дом. Воспользовавшись моментом, все мигом уселись на свои места, и машина, быстро набирая скорость, понеслась по ухабам. Вил и Ур выскочили из дома.

‒ Ну и хрен на них, пускай валят. Там Лёша важный, а мы так… ‒ Михалыч в сердцах махнул им вслед и пошёл допивать виски, при этом включил на ноутбуке песни 60-х годов.

‒ Алят хен с ним, Оша важный… ‒ Ур скопировал фразу своего шефа, так же махнул рукой и сел за стол.

Уже опустился вечер, взошло цыганское солнце, два человека в беседке будто не замечали этого, они пели, мерно покачиваясь, и изредка один из них выкрикивал фразу:

‒ Ты меня уважаешь?

Второй, крепкий, скалил зубы и вторил:

– Да, Михачь, я ужалю тебя.

Поиски племени

Дни шли один за другим, похожие друг на друга, как капли дождя. Так пролетело полмесяца. На фундаменте соседнего дома появились первые венцы. Ур достаточно неплохо говорил по-русски, уже не делал ошибок в построении фраз, его выдавал лишь странный свистящий акцент. Однажды утром, смущенно перебирая лацкан пиджака пальцами, Ур спросил:

‒ Начальник дорогой, хочу с тобой идти искать жена, ‒ Ур махнул рукой в сторону заросших лесом гор.

‒ Ну, давай запланируем поход прям на завтра. Покормим кур, воды оставим, а то может нас и сутки не будет, ‒ Михалыча самого интересовал вопрос о родственниках Ура.

Видно было, как загорелись потускневшие с годами глаза старика. Вил оживился, весело раздавал распоряжения по хозяйству Умару, а сам с радостью начал готовить карабин и помповое ружье к походу. К вечеру каждый сделал дневной урок. Умар накормил коз, надоил молока, собрал яиц, наполнил водой поилки и даже успел срубить несколько новых венцов своего дома. Вил смазал оружие, сложил в два рюкзака патроны, одежду, палатку и продовольствие. Оба с нетерпением ждали завтрашнего дня, чтобы отправиться в поход на поиски затерянного племени.

Ур всю ночь продремал одетый у окна. Одет он был в мембранный костюм и термобелье; высокие берцы удобно сидели на его ногах. Точно такой же костюм был и у Михалыча. Умар вспоминал, как в первый раз, увидев эту одежду, был удивлён, а теперь она на нём и ему очень удобно. Прошлое уже казалось далёким, и даже нереальным.

Слегка забрезжил долгожданный рассвет. Михалыч уже встал, не спеша приготовил завтрак, оделся. Товарищи молча сели за стол, ели сосредоточенно, будто выполняли работу. Во дворе лениво прохрипел петух, сруб тихонько поскрипывал, жалуясь на свою нелегкую жизнь. Говорить не хотелось, казалось, что стоит заговорить, как унесётся, куда-то душевный трепет, угаснет щемящее томление, и день вновь станет обычным. Слова не могли передать многообразия охвативших чувств, их могли передать только молчание да блеск глаз.

Лето уж давно перевалило за середину. Шла вторая половина августа. Воздух стал прозрачным, небо выше. Птицы молча и деловито летали, готовясь, кто к перелету, кто к зиме, их трели остались в весеннем лесу. Роса выпадала реже, ночи стали холоднее. Поход в лес больше не сопровождали тучи насекомых, только тенёта лезла в лицо, напоминая о скорой осени.

Умар шёл очень быстро, изредка наклонялся, ощупывая землю, растирал её в ладонях, нюхал и шёл дальше. Вил время от времени внезапно покрывался испариной и выкрикивал:

‒ Привал!

Останавливался, пил воду, отдыхал. Прыскал в рот нитроглицерином, при этом лицо становилось серым и мрачим. Умар вставал поодаль. Глаза его горели, ноздри раздувались от возбуждения.

‒ Ты чисто конь, ‒ отдышавшись, говорил Вил. ‒ А я что-то сдавать стал…эх…молодость! Смотри, завтра должны прийти обратно! У нас хозяйство, ‒ продолжал Михалыч.