— Как так? — проговорил мертвым голосом Соджун.
— Да не со своих слов действует учитель Джин! Он человек маленький, что ему прикажут…
— Что значит, что прикажут? Дети…
— Вот именно дети! Дети! Дети янбанов[1]! К этому учителю ходят даже дети членов королевской семьи[2]! И что? Вы хотите, чтобы они сидели в той же комнате, где сидит ребенок изменника и предателя?
— Госпожа!
— Я только в ваших глазах госпожа! Мои дети только здесь дышат свободно! Здесь они просто дети! Но за этими стенами я наложница, а мои дети — дети предателя!
Елень даже раскраснелась от гнева. Отвела глаза, задышала ровнее, смиряя злость. Она уже остыла. Уже успокоилась. Она негодовала и злилась тогда, когда Хванге прибежал в слезах домой. Она злилась, когда успокаивала Чжонку и заставляла его вернуться к учителю: юноша «не желал быть предателем» и не хотел возвращаться в класс. Госпожа была непримирима, поэтому Чжонку, возвышаясь над нею на добрую пядь, засопел обиженно носом, но все же поплелся на занятия. Чтобы он не заблудился и не сбился с пути, Елень отправила с ним Анпё. Юноша уважал слугу, который заменял ему отца, а потому пыхтел, возмущался, но шел к дому учителя. Анпё вернулся домой без молодого господина.
— Вы поэтому решили обучить детей стрельбе из лука? — спросил Соджун.
— И стрельбе, и бою с мечом — всему, чему сама обучена.
— Госпожа, — устало проговорил капитан, — вы считаете, что…
— Я знаю, что еще ничего не закончилось. Вы разве забыли, господин? Я — ваше проклятие. Нам эту вольность, это счастье мир не простит. Помяните мое слово! — припечатала тихо женщина, а потом, повернувшись к сыну, прокричала: — Пак Хванге! Я все вижу! Пять шагов назад!
Сказав это, она поднялась на ноги, спустилась с крыльца и пошла к сыну, обвязывая себя веревкой, чтоб поддернуть юбку вверх.
Соджуну ничего другого не оставалось, как наблюдать за ней. Она подошла к сыну, покрутила его зажатый кулачок, сравнила со своим и что-то объясняла и объясняла, склоняясь к макушке ребенка. Тот слушал жадно, боясь что-то упустить. И во всем этом обучении была какая-то непримиримость. Была какая-то острота и неизбежность. Была необходимость. Так ребенок простолюдина идет в лес следом за отцом и собирает хворост. Он может не идти, но тогда в семье будет меньше дров, чтоб приготовить еду или сохранить ночью тепло.
Капитан вздохнул. Он думал, что коли они стали жить свободно, станет проще. Проще не стало. Было легко и свободно только в стенах поместья. А за их пределами караулил жестокий мир. Он не смирился и не простил вольности капитану.
Через пару недель Соджун преподнес Елень и Сонъи подарки.
— В этом вам будет удобней тренироваться, — сказал капитан.
В свертках была мужская одежда. Но в отличие от обычной мужской одежды эта была изготовлена точно по размеру женщин, чтоб не стеснять движения.
Чжонку долго не мог успокоиться и смириться с несправедливостью мира. Азартней стал тренироваться, больше слушал и меньше говорил. Но все мужское, еще не до конца осознанное и принятое самим юношей, вставало на дыбы, когда Сонъи брала палку для тренировки. Девочка едва не плакала, но, глядя на мать, лишь плотней сжимала зубы. На ладонях кровоточили мозоли. Девочка дула на лопнувшие пузыри и молчала.
Чжонку обматал деревянный черен ее палки лоскутом ткани, чтоб облегчить страдания девочки, но воспитанной в мире и благости барышне было трудно. У нее не хватало сил натянуть тетиву лука. Тогда Чжонку придумал для нее тренажер: через широкую ветку старой хурмы перекинул веревку, на конце которой прикрепил груз, а на другом конце — петлю. Девочка садилась в тени дерева читать, просовывала тонкую ладошку в петлю и тянула веревку на себя — груз поднимался. Как только девочка переставала ощущать его тяжесть, Чжонку добавлял вес.
— Меня так отец учил, — признался юноша.
ebooksa