Любовь и проклятие камня

22
18
20
22
24
26
28
30

— Красиво, госпожа, что и говорить, — засмеялся Анпё, а потом тряхнул мешком, который так оттягивал плечо, — а этого богатства хватит и дом залатать, и сараи заново отстроить, да и жить припеваючи, не зная горя.

Елень опустила глаза и усмехнулась.

— Возможно, — неуверенно сказала она с такой пугающей грустью, что у Соджуна, стоящего рядом, невольно сжалось сердце.

Анпё вдруг стал рассказывать, как обустроить участок: тут лучше поставить чайный домик, а вот здесь стоит посадить розы, а там можно сделать навес, чтобы… Соджун слушал слугу и не слышал. Он по-новому оглядел участок, посмотрел на него, как хозяин, коим по сути и являлся. У него даже документы были на эту землю: дед перед смертью передать успел. Вот только… вот только как он уйдет из родного дома? Будь у него старший брат, Соджун бы не задумывался, но он единственный сын министра Ким, а значит уйти из дома — навлечь позор на всю семью. Отец не поймет. Да и вообще никто не поймет.

Вот только сейчас подсаживая старика в паланкин, он вспомнил счастливые лица Анпё и Елень. Им бы там точно жилось лучше.

Он уже собрал вещи, как в дверь тихонько поскреблись, и в комнату вошла Елень. Она принесла какие-то вещи и пару склянок. Соджун так не ожидал ее увидеть сейчас, что казался застигнутым врасплох. Заметив его растерянность, она потупилась и отвела глаза.

— Перед дорогой нужно сменить повязку, — пояснила она.

— Это не рана, а полраны, стоит ли о ней столько говорить? — усмехнулся капитан.

— Может и не стоит, но вам будет легче, если она не станет беспокоить вас.

— Она и так не беспокоит.

Но женщина подошла, положила на столик вещи и открыла одну из склянок, а потом посмотрела на Соджуна. Тот вздохнул и стал развязывать пояс ханбока.

Рука действительно уже совсем не беспокоила, хотя еще не совсем затянулась: пальцем он нашаривал чувствительную ямку. Когда по ней попадали учебным мечом или палкой, она тут же напоминала о себе — Соджуна это доводило до тихого бешенства. Он послушно сбросил ханбок и нижнюю рубашку. Елень долго и скрупулезно рассматривала рану. Выражение ее лица позабавило Соджуна, и он, не удержавшись, усмехнулся:

— Ну что там, доктор Фао[1]? Я здоров?

Елень вздохнула, и Соджун тут же помрачнел.

— Конечно, она почти зажила. Даже повязка не нужна, но это вот что? — и с этими словами женщина ткнула куда-то пальцем, боль на миг ослепила.

Соджун даже обомлел.

— А! Ничего страшного, просто синяк. Правда, размером с кулак. С ваш кулак, не мой. Был бы меч — была бы дырка.

— Госпожа…, — кое-как просипел капитан.

— Я не госпожа, господин, а раба. Раба, которая жива, пока живы вы.

Эти слова отрезвили Соджуна. Он посмотрел на ее измученное лицо и сделал то, что не мог себе позволить сделать раньше. То, о чем даже не помышлял, потому как это было где-то за чертой трезвого восприятия. Большие мужские руки легли на острые локти и притянули к себе женщину. Елень, не ожидавшая ничего подобного, шагнула — неуклюже, косолапо — и просто ткнулась носом в широкую грудь Соджуна. Он и не прижал ее к себе, а просто привлек и тяжело вздохнул. Елень, в первый миг желавшая вырваться, вдруг передумала. Под ухом она чувствовала, как учащенно бьется сердце этого молодого мужчины, и ей почему-то стало грустно: он уедет на долгие пять дней и хорошо, если старый хозяин забудет на эти дни о ее существовании, а если нет? Кто защитит?